Владимир Романовский - Год Мамонта

— Ладно, — сказал Хок. — Возможно мы с тобой видимся в последний раз. Прощай, старина.

Он обнял Комода и похлопал его по широкой жирной спине. Комод прослезился. Хок ободряюще улыбнулся и дернул за шнур. Карета остановилась. Он вышел и увидел направленные на него три арбалета.

— Отдайте меч, — сказал начальник отряда.

Вот оно, начинается, подумал Хок — жизнь в бегах. Он встал рядом с дверью кареты, сбросил плащ и стащил перевязь через голову. Сейчас этот сопляк подъедет поближе и протянет руку. Прыжок — и Хок будет закрыт от арбалетных стрел крупом коня. Начальника хватают за запястье, стаскивают с седла, и приставляют меч ему к горлу. После этого дается приказ остальным следовать в Астафию, привязав предварительно лошадь Хока к дереву. Когда они скрываются из виду, их начальнику режут горло и скидывают тело на обочину.

Дверь кареты снова открылась.

— Отставить, — сказал Комод. — Опустите арбалеты.

На него удивленно посмотрели.

— Они подслушали разговор, — сказал Хок, глянув на небо.

— Я понял, — откликнулся Комод. — И мне все равно. Я расскажу Фалкону, как они подчиняются моим приказам — приказам второго человека в стране. Меня, может, и арестуют, но и их тоже.

Эскорт переглядывался.

— Опустить арбалеты! — рявкнул Комод.

Арбалеты опустились. Хок подошел к своей лошади, взял повод из рук охранника, и вскочил в седло. Кивнув Комоду, он развернул коня и поскакал в направлении Кникича.

— Вперед, — сказал Комод, с трудом залезая обратно в карету.

Будь что будет, подумал он. Семьи у меня нет, плакать обо мне некому. Хоку хорошо — он мечом машет. А я языком чешу. Машущие мечом любому правителю пригодятся, а чешущие языком ценятся только до того момента, когда они предают своего работодателя. Кому нужен дипломат-изменник, предавший отечество?

Хорошо также этому самому отечеству — оно может предавать кого угодно хоть каждый день, а все равно в святых и великих ходит. А мы, стало быть, не можем даже в отместку. Отечество — как капризная замужняя шлюха, спит с кем попало, но очень обижается, когда муженек разок налево пошел, сковородками кидаться начинает. Все отечества в этом плане совершенно одинаковы. И все об этом знают и открыто признают, но каждому с детства вдолбили в голову, что все другие отечества — да, шлюхи, но твое-то — безгрешно. А ежели ты вдруг в этом усомнился, то тебя, опять же, сковородкой.

А с Фалконом мы поговорим по душам! Терять мне, вроде, нечего. Ведь нечего? Или есть? Что будет? А вдруг ничего не будет? Зачем эти мерзавцы подслушали разговор? Чего им надо? Хорошо, что я Хока спас. Раз в жизни совершил, понимаете ли, благородный поступок. Очень жалко походов в таверны. «Дикость Какая!», правда, испохабилась за последние пять лет — но «Чахлая Роза»! «Райский Сад»! «У Кумушки В Кладовке»! — какие повара! какое вино!

Надо было бабу себе завести, подумал он. С другой стороны, бабы в утонченной еде мало понимают, им бы лишь бы брюхо набить, восклицая «Ах, я растолстею!», или «Ах, нет, я очень мало ем!».

Говорят, Фалкон со своей экономкой живет, как муж с женой. Даже, говорят, дети есть. Раз терять нечего, надо бы у него спросить. Вообще — странная штука жизнь, вот что. Живешь себе, живешь, гурманишь в свое удовольствие, в соусах разбираешься, в винах, в пряностях, то тут закусишь, то там тебе обед, и вдруг — стоп, приехали, давай отчет, изворачивайся.

Через четверть часа Хок остановил коня и прислушался. Его никто не преследовал, и никто за ним не следил. Он снова развернул коня, съехал с дороги, и через рощу устремился на юг, мимо Астафии. Выехав на поперечную дорогу, он полчаса скакал почти галопом и прибыл на южную окраину столицы. Отсюда он неспеша направился к центру, привязал коня у одной из таверн на набережной, и пешком дошел до особняка Фалкона. Вечернее небо затянуто было тучами, но вход в особняк освещался уличным фонарем. Хок прислонился к стене дома напротив, скрывшись целиком в тени, и стал ждать.

Через полчаса появилась комодова карета и эскорт. Комод ссыпался из кареты на мостовую и взошел, прихрамывая, на крыльцо. Охранник распахнул перед ним дверь. Эскорт явно не собирался разъезжаться.

Прошел час. Сзади к Хоку подошел подвыпивший мещанин, искавший какое-то место в городе, где собирались темпераментные девушки и играла задорная музыка. Хок велел ему убираться, но мещанин настаивал. Тогда Хок просто хлопнул его снятой перчаткой по лбу, и мещанин ушел.

Комод вышел из особняка в сопровождении Фокса. Оба сели в карету. Карета развернулась и в сопровождении эскорта поехала в направлении южной окраины, то есть, в Сейскую Темницу.

Хок постоял еще немного, размышляя. Можно было бы сразу пойти к Фалкону на прием и свернуть ему шею, но хотелось есть. Неизвестно, когда удасться поесть, если после убийства Фалкона охрана вдруг его возьмет да арестует. Все бывает. Два дня ничего не ел. Хок повернулся и зашагал к таверне, возле которой полтора часа назад оставил коня.

Карета и эскорт переехали мост. Карета остановилась и Фокс, попрощавшись с Комодом, вышел и зашагал вдоль набережной — жил он неподалеку от Кружевного Моста. Эскорт отделился и проследовал к дворцовым конюшням, оставив Комоду двух охранников — это соответствовало обычному числу охраны для высокопоставленных лиц в это время суток.

Комод был искренне рад, что все оказалось совсем не так, как говорил Хок. Ему не пришлось даже предать Хока — Фалкон выслушал доклад Комода о положении в Кникиче и, поизучав измученное лицо толстого дипломата, сказал:

— Езжайте-ка вы спать, старина, а то у вас вид очень усталый, неинтересный. Отдохните день-другой, ознакомьтесь с новостями. Скоро вам придется много работать. Очень много. И мне вместе с вами. Идите, идите, толку от вас сейчас все равно никакого, вы ровно ничего не соображаете от усталости.

Фокс вышел из особняка вместе с Комодом. Начальник эскорта ждал у дверей, но ничего не сказал, а Фокс ни о чем его не спросил.

Комод потянул за шнур. Ему не хотелось ехать сразу домой. Карета остановилась.

— Ну-ка, — сказал он, высовываясь из окна, — съездим-ка мы на Улицу Святого Жигмонда.

Ему хотелось кое-что проверить. Как все это бывает на самом деле, а не у больших людей.

Он велел остановиться на углу, вышел из кареты, и проследовал под фонари вдоль ряда девушек в масках и без, которые все до одной улыбались ему загадочными улыбками.

Идет клиент, подумала Синекура и распрямилась гордо, выставив одну ногу вперед и согнув одну руку в локте, как будто собиралась подписать вексель тысяч на десять. Несколько локонов упали ей на лоб поверх черной бархатной маски.