Джордж Мартин - Воины

Командир полка Харах скривился, когда сеть связи внезапно захлестнула волна сообщений об артобстреле. Даже после неприятного сюрприза в виде зенитных ракет такого он не предвидел.

И без того существенные цифры потерь среди его передовых отрядов пехоты взлетели еще выше, и полковник прорычал в рацию своему командиру оружия поддержки:

— Найдите эти проклятые минометы и уничтожьте их! Немедленно!

Пехота Хараха принялась отступать, и тут к артобстрелу и минным полям добавился автоматный огонь. Но эго были те, кто выжил, и они усвоили уроки, давшиеся им дорогой ценой, и их младшие офицеры начали пробираться вперед, выискивая проходы.

Три тяжелых миномета, установленных на небронированных автомобилях, с трудом пробирались по узкой тропе следом за ними, пытаясь определить местонахождение человековских минометов. Но густой лес и пересеченная местность не позволяли четко засечь радаром, откуда ведется огонь. В конце концов, отчаявшись обнаружить реальное местонахождение минометных гнезд, они открыли огонь по площадям.

Шонгайрийские минометы были более мощными, и раскаленные добела вспышки принялись рушиться на местность за передовыми позициями Бачевски, и мастер-сержант услышал у себя за спиной крики.

Но у шонгайрийцев тоже были свои проблемы. Их установленное на автомобилях оружие было приковано к тропе, а минометы людей были основательно зарыты в землю. А кроме того, Бачевски с Игнасио Гутьерресом предварительно определили местоположение каждой потенциальной огневой позиции вдоль тропы. Как только шонгайрийцы открыли огонь, Гутьеррес тут же понял, где они находятся, и оба его миномета немедленно переключились на новую цель. Они стреляли быстрее, чем более тяжелые минометы шонгайрийцев, и их мины стали рваться вокруг шонгайрийских автомобилей в смертельном обмене ударами, который не мог длиться долго — и не продлился.

Игнасио Гутьеррес умер вместе со всем расчетом одного из минометов. Второй миномет, однако, сохранил боеспособность... чего отнюдь нельзя было сказать о машинах, которые они обстреливали.

Харах зарычал.

У него была еще дюжина машин с минометами... и все до единой — во многих милях от места боя, в дальнем конце извилистых троп, по которым его пехота преследовала человеков. Он мог доставить их сюда — за некоторое время, — так же как мог нацелить кинетический удар и за считаные минуты положить конец всему этому делу. Но чем дольше он будет тянуть, тем больше потерь они понесут от этого единственного оставшегося миномета человеков. А если он вызовет кинетический удар, то уничтожит подопытных, за которыми его послали, наряду с их защитниками... что сделает всю операцию и все уже понесенные потери совершенно бессмысленными.

Этого нельзя было допустить. Если эти дикари были настолько глупы, что, утратив всякий здравый смысл и элементарные приличия, желали умереть сражаясь — он сделает им такое одолжение!

Полковник взглянул в просвет в лиственном пологе. Уже смеркалось, а шонгайрийцы не любили сражаться в темпом. Но время еще есть. Они еще успеют прорвать оборону человеков до наступления темноты...

Стивен Бачевски ощутил приближение атаки. Он и сам не смог бы объяснить, откуда он это знал — но он знал. Он и вправду чувствовал, что шонгайрийцы накапливают силы и готовятся идти вперед.

— Идут! — крикнул Бачевски и услышал, как его предупреждение передают по выгнутой подковой линии обороны в обе стороны от командного пункта.

Мастер-сержант отложил свой автомат и устроился за крупнокалиберным пулеметом Владимирова. На последнем крае обороны «Бастони» было установлено три станковых пулемета ПКМС на лафетах-треногах, но даже у снабженческих талантов Мирчи Бесараба были свои пределы. Он сумел раздобыть всего один крупнокалиберный пулемет, и это была громоздкая, неуклюжая штуковина; в ней было шесть с половиной футов, и предназначалась она для установки на автомобиле, а сейчас ей соорудили импровизированный лафет.

Шонгайрийцы двинулись вперед с ураганным огнем из автоматов, сопровождая его ливнем гранат. Минное поле задержало их и расстроило их ряды, но они продолжали наступать. Они подошли слишком близко, чтобы последний уцелевший миномет мог стрелять по ним, и огонь открыли средние пулеметы.

Шонгайрийцы закричали и стали падать, исчезая в брызгах кропи и ошметках тел, но затем на тропе за ними показалось два бронированных транспортера. Бачевски даже предположить не мог, как они сюда добрались, но их установленное на турелях энергетическое оружие рыскало взад-вперед, выискивая цель. Потом сквозь хаос, кровь и ужас пронеслась плотная, словно бы осязаемая молния, и один из пулеметов умолк навсегда.

Но Стивен Бачевски знал, откуда эта молния прилетела, а русские сконструировали свой пулемет Владимирова под патроны калибра 14,5 миллиметра, употреблявшиеся в их противотанковом ружье конца Второй мировой. Двенадцатиграммовые пули ПКМС обладали дульной энергией в четыре тысячи джоулей. А пуля пулемета Владимирова весила 65 граммов... и обладала дульной энергией почти тридцати три тысячи джоулей.

Мастер-сержант прицелился в машину, из которой вели стрельбу, и всадил в нее очередь со скорострельностью шестьсот выстрелов в минуту.

Бронетранспортер содрогнулся, когда бронебойно-зажигательные пули со стальным сердечником хлестнули по нему со скоростью девятьсот шестьдесят метров в секунду. Его броня предназначалась для защиты от легкого стрелкового оружия, и против этого линия смерти у нее не было ни малейших шансов. Машина извергла столб дыма и пламени.

Ее сотоварищ развернулся в ту сторону, откуда исходил этот ливень и из одиночного окопа встала Элис Макомб. Она безрассудно подставилась под огонь, и выпущенный ею снаряд из РБР-М60 врезался во второй бронетранспортер... за секунду до того, как очередь из шести пуль убила ее на месте.

Бачевски развернул раскаленный ствол пулемета Владимирова и повел вдоль строя шонгайрийцев, изливая на врагов всю свою ненависть и отчаянное стремление защитить детей за своей спиной.

Он все еще стрелял, когда шонгайрийская граната заставила его пулемет умолкнуть навеки.

Он медленно пришел в себя, выплывая из глубины, подобно призраку. Он пришел в темноту, боль и водоворот головокружения, волнения и обрывков воспоминаний.

Он моргнул — медленно, машинально, пытаясь понять. Он бывал ранен куда чаше, чем ему хотелось вспоминать, но ничего подобного с ним никогда не бывало. Боль никогда не текла у него прямо под кожей, как будто ее гнали удары сердца. Однако же, хотя он знал, что никогда в жизни не испытывал подобной боли, она была странно... отстраненной. Да, эго была часть его, но отгороженная от него головокружением. Удерживаемая на расстоянии воображаемого полушага.