Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

Пошли настойчивые слухи о том, что сир Вран занимается чернокнижием, путается с евреями-колдунами и навел порчу на всю округу.

Об этом открыто толковали в «Ионе и ките»: мол, сеньор де Керморван любой ценой пытается удержать молодость и ловит удачу, которая навек отвернулась теперь от него.

— Сто лет живет — и ни одной морщины. Шутка ли сказать!

— Не сто, а сто тридцать.

— Не сто тридцать, а сто двадцать.

— А ты, Ян, какого мнения? — обратились к парню завсегдатаи «Ионы и кита».

— Думаю, ему сто девятнадцать лет, — серьезно отвечал Ян. — Никак не больше.

— Ты же видишь его лицом к лицу, — допытывались у Яна, — какой он из себя?

— Красивый.

— Что значит — красивый?

Кругом ковырялись в зубах, стучали кружками, чесали в ухе, пихались локтями.

— Что такое — красивый? — наседали они на Яна.

— Как статуя, — объяснял Ян. — В соборе на празднике были? Там статуи — вот они красивые. И сир Вран не хуже.

— А может, он глаза всем отводит? Бывают же, знаешь, такие случаи: с виду всем хорош и по-всякому пригож, а глянь на него сквозь жабий глаз и увидишь истинную его образину.

И рассказчик мрачно плюнул.

— Может, сир Вран — не человек вовсе?

— Нет, — Ян покачал головой. — Сир Вран — человек, ему сто девятнадцать лет, он красивый.

— Это правда, что он чернокнижник? — дергал его за рукав один сморщенный старичок.

— Ни разу я не видывал его за книгой, — честно признался Ян. — Ни за черной, ни за какой другой.

— А иное что? Может, кровь младенцев?

— Нет.

— Распятые девственницы?

— Нет!

— Ну хоть черный козел-то был? — умоляющим голосом настаивал старичок.

Однако Ян беспощадно держался голой правды:

— Ничего похожего.

— Но что-то ведь есть?

— Сир Вран, — сказал Ян, — сам сделался жертвой проклятия, а вы обвиняете его в злых делах! Да умей он подчинять себе адских духов, не случилось бы на наших землях такого бедствия.

— У каждого заклинателя рано или поздно заканчивается сила, — стояли на своем знающие выпивохи из «Ионы и кита». — Вот тогда-то и наступает возмездие. Это Божий суд совершается сейчас над Керморваном. Погоди немного — увидишь, как вашего господина сожгут на площади в Нанте, как поступили с Жилем де Рэ, убийцей и колдуном.

«Люди неблагодарны, — думал Вран, которому отлично известны были все эти толки и пересуды. — Много лет я жертвовал собой, одаривая любовными ласками отвратительную ведьму. И ради чего? Ради того, чтобы эти глупые крестьяне процветали! Я все отдал для моего народа. Ведь это я — настоящий их повелитель, я, а не тот юный глупец, погибший в лесу Креси. И вот при первой же неудаче они повернулись против меня. Но я еще заставлю их пожалеть об этом».

И он нанял отряд голландцев — двадцать человек.

Командир наемников, Евстафий Алербах, был худощав и обманчиво хрупок с виду. Его белокожее лицо легко обгорало на солнце и становилось красным, а красный цвет — дурной и говорит о смерти. Евстафий Алербах мог уврачевать любую рану, кроме смертельной, и в состоянии был отрубить человеку голову с одного удара. Кроме того, он разбирался в музыке и драгоценных камнях, но это, впрочем, никого не интересовало.

Отряд Евстафия считался голландским, хотя имелись там и англичане. Наемники носили с собой огромный барабан и трубу с резким гнусавым звуком.

Яну исполнилось в ту пору шестнадцать лет. Несколько дней ходил вокруг да около Евстафия. Единственному из всех в замке Яну понравился голландец. Про себя Ян думал: «Не может быть дурным такой человек! У него красивые плечи, и голова гордо сидит на прямой шее; никогда не видел я такой стройной шеи! А волосы у него белокурые и вьются, как у девушки. Стряпуха ворчит, что он лопает за двоих. Да не может ведь он жить впроголодь — не для того Господь одарил его привлекательной внешностью, чтобы он исхудал и все испортил. Что бы там ни говорили, а красивые люди не бывают злодеями».

Евстафий наконец обратил внимание на юношу и, подозвав к себе, спросил, чего ему нужно.

— Я бы хотел поступить под ваше начало, господин, — сказал Ян.

Евстафий с любопытством уставился на него.

Ян опустил голову и молчал. Неясно было, понимал ли голландец, о чем ему говорят по-бретонски. Впрочем, свои мысли Ян не смог бы внятно выразить ни на одном языке.

Глядя на Евстафия, он смутно грезил о том, что мир велик, огромен, что за пределами Керморванского леса текут великие реки и расстилаются пустыни, о которых говорится в Библии, и много есть городов, больше, чем Ренн, и с причудливыми башнями. Везде желанный гость, с мечом за спиной и пикой в руке, Евстафий проходил через чуждые земли, в которых никого не боялся, видел диковинных людей и странные растения, ел удивительную пищу и спал с девушками, не похожими ни на кого из здешних.

И Яну ничего так не хотелось, как прилепиться к свободе Евстафия и откусить от нее кусок, потому что он видел, как прожил жизнь его отец, и не хотел для себя такой же судьбы. Если бы сейчас появился рядом Неемия и спросил его, почему, Ян бы ему ответил: «Потому что мой отец ни разу не покидал Керморвана. Здесь спал, здесь ел, здесь умер, глядя на все те же замковые ворота». — «Чем это плохо?» — спросил бы Неемия, единственный на свете, кто разговаривал с Яном о чем-то помимо самых обыденных дел. «Мне этого мало», — объяснил бы ему Ян.

Он не заметил, как произнес последние слова вслух.

Евстафий одобрительно хмыкнул и похлопал Яна по плечу.

— Пока мы здесь, оставайся, — разрешил он.

Ян был теперь у голландцев на побегушках. За это Берта перестала пускать его в свою комнату.

Как-то раз, вечером, Берта выбралась из замка и побежала в сторону деревни. Это случилось незадолго до Рождества. Ян находился в карауле вместе с голландцами. Сверху, со стены, он смотрел, как бежит Берта: на белом снегу видна была быстрая фигурка, ныряющая, как лисичка. Снег расстилался далеко вдаль, становясь более темным в ложбинке, где лежала замерзшая речка. Деревья с голыми ветками выглядели так, словно кто-то их нарисовал.

Яну вдруг подумалось, что он и впрямь мог бы все это нарисовать: черные деревья, заснеженную реку, бегущую девушку. Мысль была чужой, ее как будто нашептали Яну на ухо.

Один из товарищей толкнул его в бок и показал на Берту:

— Кто она?

— Берта, — ответил Ян. И закричал: — Эй, Берта, Берта! Стой! Куда ты?

Берта замерла на миг, а затем подобрала юбки и припустила со всех ног.

— Почему она бежит, а? — спросил голландец, смеясь и встряхивая Яна за плечо.