Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

— А это правда, что еврейки все безобразны? — выпалил Ян и тут же залился краской.

Неемия фыркнул:

— Кто тебе такое сказал?

— Да все так говорят, только я не верю, — признался мальчик. — Полночи про это думал. Если еврейки так уж безобразны, то как же у них рождаются красивые дети, вроде вас?

— Сколько тебе лет, Ян? — спросил Неемия.

— Отец говорит, четырнадцать, — сообщил Ян.

— И ты всю ночь думал о еврейках, хороши они или безобразны?

Мальчик кивнул.

— Должно быть, это грех, — добавил он, кося глазами. — Да так уж вышло. И лезут в голову, и лезут, проклятые! И всё в разных видах представляются.

— Это у тебя от возраста, — объяснил Неемия. — В твои годы мальчикам часто представляются женщины. Еврейки, Ян, всякие бывают, и красивые, и уродливые. Моя мать была хороша собой. Впрочем, она и сейчас не сильно подурнела.

— А, — сказал Ян с облегчением. — Ну, я так и понял.

Он убрал кувшин, выплеснул воду из таза в окно и разобрал корзину. Неемия сразу оценил количество снеди. И как-то так, незаметно, большую часть содержимого корзины умял Ян, сперва угощаясь как бы невзначай, а затем — уж и без всякого стеснения.

— Готов ли мой плащ? — спросил между тем Неемия.

С набитым ртом Ян переспросил:

— Какой еще плащ?

— Мой дорожный плащ. Вчера я просил тебя отдать его кому-нибудь для починки.

— А, этот!.. — с видимым облегчением произнес Ян. — Так ведь дело нескорое. На той неделе помощник конюха поедет в Ренн, повезет упряжь, какая порвалась, заодно и плащ ваш прихватит. Я уж договорился. Он, кстати, за услугу ничего не возьмет, хоть вы и еврей. А вот портному заплатить придется. Такой народ эти портные! Правду про них говорят, что ни один портной никогда не попадет в рай.

Неемия взял из корзины яблоко и бросил Яну. Тот поймал левой рукой, подтвердив вчерашнее наблюдение Неемии.

— А знаешь ли ты, Ян, есть на свете такие места, где левши скрывают, что они левши? Пытаются все делать правой рукой, лишь бы никто не узнал о них правду.

— Какую правду? — не понял Ян, откусывая от яблока. — Да кому это интересно?

— Некоторые христиане считают, что левая — сторона дьявола.

— Да хоть бы и дьявола, все одно лучше, чем быть евреем, вроде вас! — сказал Ян. — И как это вас, такого доброго господина, угораздило!

— Сам не пойму, — ответил Неемия. — Должно быть, вся причина в моей матери. А ответь-ка мне лучше, Ян, разве нет в замке женщины, способной зашить мой плащ?

— Помилуйте, господин! — ответил, хрустя яблоком, Ян. — В Керморване такими делами никто не занимается! Приготовить еду — это пожалуйста, да еще ходить за скотиной и за лошадьми. А вот за всем прочим приходится ездить в Ренн.

— И давно так?

— Сколько себя помню.

— Как, по-твоему, Ян, — отчего такое происходит? — спросил Неемия.

Несколько секунд Ян глядел на него во все глаза, как бы недоумевая, а потом громко расхохотался:

— Стану я еще про всякие глупости думать! Отчего да почему! Меньше всего меня это касается. Так уж заведено, вот и все. В Керморване не шьют одежду, не тачают сапоги, не куют гвоздей, даже подкову прибить не могут. Зато у нас урожаи лучшие, и таких фазанов здесь умеют готовить — на Страшном Суде нам это уменье вменится как добродетель.

Он засунул за щеку пирожок и дружески подмигнул Неемии.

Когда мальчик ушел, Неемия задумчиво оглядел свой скарб. Пожалуй, стоит ему готовиться к отъезду. Придется обойтись без дорожного плаща. Следует исчезнуть. Как можно быстрее.

Вран обнаружил отсутствие корриган вечером того же дня, когда по заведенному распорядку наведался в запретную часть башни. Дверь туда оказалась не заперта. Впрочем, это не сильно насторожило Врана. Ему и раньше доводилось оставлять ее открытой. Слуги и носу туда не казали — боялись.

Однако чем ближе Вран подходил к комнате Гвенн, тем отчетливее становилось недоброе предчувствие. Стены вокруг него как будто пульсировали и шевелились. Вран моргал и тряс головой, но неприятное ощущение только усиливалось.

Наконец Вран добрался до комнаты и замер.

Первое, что он заметил, были пятна крови на дверном косяке; затем ему в глаза бросилась охапка высохшей, разбросанной травы — все, что осталось от венка.

— Кто это сделал? — прошептал Вран.

Собравшись с духом, он толкнул дверь. В комнате было темно — лампа не горела. Врана окатило знакомой волной зловония. Здесь всегда так пахло. Время от времени он собственноручно прибирал в помещении, но лучше не становилось. И за все девяносто лет он ни словечка благодарности за заботу от Гвенн не слыхивал.

Вран давно привык к ее прихотям: то она говорила ему гадости, то требовала необузданной любовной ласки, то поедала в его присутствии огромные порции мяса и овощей, а потом вытирала руки о его волосы. Он терпел так долго, что стал равнодушен ко всему. Ему не хотелось думать о том, что творилось в ее заплывшей жиром голове.

«А ведь все могло обернуться иначе, — нашептывал Вран, — если бы ты согласилась остаться со мной добровольно. Я любил бы тебя, носил на руках, отпускал бы кататься верхом и гулять по лугам… Но ты предпочла отравить мне жизнь — ценой собственной жизни!»

Она никогда не отвечала ему на это.

Когда глаза Врана освоились с полумраком, он увидел, что Гвенн валяется на кровати неподвижно, горой протухшего мяса. Вран стиснул руки. Запах смерти сгущался в комнате с каждым мгновением.

— Но ты же не могла умереть? — нерешительно промолвил сир Вран. — Такого не бывает… Корриганы будут жить на земле до самого Страшного Суда.

Безмолвие.

— Гвенн, ответь мне! — в отчаянии закричал Вран. — Гвенн, Гвенн! Прости меня! Я ведь хотел совсем другого! Я хотел любить тебя, Гвенн!

Ничего.

Он приблизился к ней вплотную и коснуться ее рукой.

Теперь сомнений больше не оставалось. Перед ним на постели лежала, растекаясь жижей, мертвая корриган. Вран узнавал ее отвратительное лицо, щель скособоченного рта, дырки на месте глаз — желтая влага на щеках могла говорить о том, что глаза успели разложиться и вытечь. Груди-бурдюки обмякли, живот расползся, как раздавленная жаба.

Вран схватился за горло, но было поздно: его вырвало.

Захлебываясь рыданиями, весь испачканный, Вран бросился бежать. Он выскочил из комнаты, из башни, он сбежал по лестнице и вывалился во двор и долго там стоял, широко раскрыв рот и глотая воздух. Из глаз его катились слезы, и он все тер и тер лицо рукавами.

Вран принял Неемию на следующий день, в большом зале, без свидетелей. Слуги подали вино, и Вран отослал их.