Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

Гроза прошла стороной, подарив на прощание несколько крупных капель. Сил возвращаться в деревню не было. Собственно просто стоять тоже было тяжело, посему все относительно удачно плюхнулись на землю — только под Жармю что-то обиженно тренькнуло, и через миг парень явил нашим взорам лютню. Откуда здесь она? Наверняка среди жертв горгонитов или аномалии найдется музыкант, в недобрый час решивший сократить дорогу лесом. Хм, может привести в пример эльфу, дабы перестал таскать нас по дебрям всяким?

Жармю бережно провел руками по струнам лютни, и те отозвались серебристым перезвоном. Хороший мастер делал — звук чистый, словно вчера настраивали. Парень поудобней перехватил лютню, устроил ее на коленях и стал перебирать струны. Чтобы через миг запеть:

— Небо —Ты меня не ждешь.Мне быПревратиться в дождь,Что вот-вот сорвется.Слезы —Капельки мечты,Грезы,Ускользнут от пустотыИ из памяти сотрутся.СолнцеСкрылось в тучи черноте,СердцеВ наступившей темнотеРазрывается от боли.ВсполохПервый грозовой,КолосПервый дождевой.Не принять иной мне доли,ЧтобыПревратиться в дождь.Небо —Ты меня не ждешь.

Голос звучит ровно, без надрыва, с той самой щемящей нежностью и искренностью, заставляя замирать сердца. Какие таланты, оказывается, скрываются под маской недовольства и раздражения.

— Неплохо-неплохо. Даже очень. Если судьба не будет к тебе благосклонна, сможешь зарабатывать на жизнь в образе менестреля, — ухмыльнулся Эфиан, пряча за ехидством грусть и непрошенные слезы.

— О, какая похвала. В прошлый раз провозгласил трубадуром, — тут же ответил Жармю.

— Трубадур, менестрель? А разве это не одно? — только Сирин умеет строить такие недоуменно-обиженные рожицы.

— Трубадур — вольный певец, балагур и шутник. От него не ждут героических баллад и сказаний. Но и вечно дурачиться ему не с руки, по званию не положено — на то шуты да скоморохи имеются. А менестрель, он больше на праздниках что-то шибко умное и величественное поет, да ежемесячные взносы в Гильдию менестрелей платит, — как всегда пояснил эльф.

Да какая разница?! Мы ведь живы. И сами же себя спасли, дружно приложив руки к оному делу.

Рассиживаться долго нам не дали: гроза ушла, но дождик передумал и решил вернуться, с мрачной решимостью припустив, грозясь затянуться до утра. Хотя до рассвета не так уж и долго осталось, как я подозреваю.

— Ты очень вовремя успел справиться с золотом. Только в следующий раз не тяни так долго, — прошептал Жармю другу и пошел вперед, намечая дорогу.

Эльф даже замер.

— Это не я… — испуганной птахой сорвались с губ слова.

Не ты. Только и я правды не скажу. Во всяком случае, сейчас. Может, когда-нибудь за чашкой ароматного чая в родовом замке. О чем я думаю? Не бывать такому никогда. Странные мысли меня посещают. Видимо от того, что приходится пробираться по мертвому лесу да еще в дождь, ночью и по холоду. А еще идти и идти.

В деревне нас не встречали песнями и плясками. И не чествовали как победителей. Во-первых, о победе никто не знал, кроме участников «великого» сражения (точнее великолепного и удачного прятания), да и поляну никто не отменял. Во-вторых, деревня спала, лишь в редких домах светились окна — готовились к похоронам.

Гюлхалум тоже не спала, все еще хлопоча у печи. Увидела нас, охнула и едва не рухнула на пол — ребята вовремя подскочили, успев подхватить и усадить на табурет. Женщина тихонько заплакала, закрывая рот руками, боясь, что рыдания вырвутся наружу. Да и сына разбудить не хотела.

— Гюли, все будет хорошо, теперь все будет хорошо, — я пыталась успокоить ее, присев рядом. — Правда-правда.

Только ей не верилось. И я ее понимаю, но объяснить всего не могу. А как объяснить глупую доблесть Жармю, знания Эфиана, случайную удачу Сирин и мои способности? Ни к чему ей знать все это.

Потихоньку Гюлхалум успокоилась и, наконец, заметила наш внешний вид. Поросята, дорвавшиеся до большой лужи, и то чище выглядели. Хозяйка сразу засуетилась, доставая чистые льняные полотенца, попутно грея воду и командуя нами. Спорить совсем не хотелось. Было только одно желание: поскорей окунуться в горячую воду, чтобы пар поднимался над бадьей, а потом завернуться в теплое одеяло и клубком под оным свернуться.

В моем случае желаемое редко исполняется. Но я сама решила остаться на кухне, а не забраться в кровать. Не могу, правда. Ведь только сейчас пришло осознание того, что те люди-камни умерли. Они мертвы и никогда не вернутся к семьям, друзьям, домой. Да, я знала это, но знать и понять, точнее принять — разные вещи. Мне хотелось спать, но едва закрываю глаза, как каменные куклы встают во всей красе. Уж лучше делом заняться, тем более, когда помощь придется кстати.

Всего-то делов: отрезать от теста кусок с половину ладони да бросать в кипящее в котле масло. Пара минут, и маканец можно доставать, укладывая к десяткам таких же уже хранящихся в плетеном коробе. В Скамме на похоронах принято раздавать такие лепешки всем пришедшим помянуть усопшего. Нет, об этом я думать не буду. Я вообще думать не буду, только действовать. Раз — нож отхватывает кусок теста. Два — бросаю в котел. Три — в кипящем масле золотистой корочкой покрывается маканец. Четыре — достаю лепешку и бросаю в короб. И все повторяется с начала.

Гюлхалум рядом: новое тесто замешивает. До рассвета еще два короба заполнить надо. А с моей помощью еще и на рябиново-кленовый взвар время останется. Я ж никуда не тороплюсь. Пока не тороплюсь.

Видела б меня Сирин, только нос обиженно сморщила бы. Мол, я ее учу-учу, даже лично косу заплетаю, а она все не понимает какое благородство ей оказывают. Кстати о косе: волосы-то за лето и осень отросли, до середины спины спускаются, так что и днем заплетать придется. А то вид неопрятный будет, да и мешаются, вон как сейчас. Хорошо еще Гюли косынку повязала, с лица пряди непоседливые убрать.

И косынка не из мадаполама. Нет, не думать, не думать. Раз — и вновь нож рыбкой плещется в руке.

Будить меня рано никто не стал. Да и как будить, если только на рассвете спать легла? Зато мы с Гюли успели все сделать. А еще устала так, что никаких снов не снилось. Нет, вру — сон был, но из тех, что оставляют легкое чувство грусти, что не явью был и уже закончился.

Просыпаться не очень хочется. Дождь барабанит в закрытые ставенки, выстукивая одному ему известную песню. Не слишком веселой получается она. С другой стороны, веселиться не жаждется. Только вздыхать, что опять нужно собираться в дорогу, наверняка размытую, расхлябанную. Того и гляди, завязнуть можно.