карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре

   И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.

   - Открой глаза, Аану...

   Зеленые, как листвяник. И молодая трава.

   - Открой, пожалуйста. Лето скоро. Помнишь, ты подарила мне лето на веревочке. А без тебя оно не вернется, - Янгар содрал рубашку и вытирал ее пальцы. И алую ленточку, что из губ вытекала, убрал.

   - Посмотри на меня... ты же обещала... ждать меня обещала... я бы вернулся. И построил дом. Настоящий дом, Аану... и ты была бы в нем хозяйкой. Мне не нужно другой.

   Ее ладошка была такой теплой.

   И Янгар губами пытался поймать нить пульса. Вот только сердце Аану молчало.

   - Она умерла, - Олли присел рядом.

   Грязный. Страшный. И слипшиеся волосы торчали дыбом...

   - Нет.

   Янгару уже говорили такое. Солгали. Аану жива. Она просто ушла далеко, но обязательно вернется. И Олли, который хотел сказать что-то, лишь головой покачал.

   - Они обе...

   Пепел рваных крыльев сыпался с небо, на песок, на мертвецов, на Пиркко-птичку, которая вернула себе человеческое обличье. И склонившись над ней, Олли закрыл мертвые глаза Пиркко, и под темными ее волосами попытался укрыть рваную рану на груди. Поднял сердце, валявшееся на песке, и вложил в руку.

   - Пусть боги решают, как с ней быть.

   Тихо стало.

   Янгар видел солнце, которое прилипло к небосводу. Желтое. Налитое. Оно щедро отдаривалось теплом и светом, но он все равно замерзал. И небо, к которому вернулась исконная синева, утратило вдруг яркость.

   Он смотрел на песок.

   И на мертвецов, которых было много.

   На белую громадину опустевшего дворца, и кёнига Вилхо, что, усмехаясь, наблюдал за представлением с балкона. Мухи, привлеченные запахом мертвечины, садились на золотую краску.

   - Держи, - Олли, исчезнувший было, вновь появился. В одной руке он держал корону из переплетенных рогов, в другой - камень знакомой четырехугольной формы. - Это твое. Обронил...

   Протянул камень. А корону на голову Янгару надел. Впору пришлась, вот только оказалась тяжелой, неудобной.

   И Янгар, содрав золотой венец, со злостью отшвырнул его.

   - Зря бросаешься, - миролюбиво заметил Олли. - Оглянись.

   На что глядеть?

   На решетку? На мертвецов? На это Янгар в своей жизни уже нагляделся вдосталь.

   - Род Таго... трое... остался, кажется, Кейхо, которому десятый год пошел... - Олли остановился возле покойника в роскошных бархатных одеждах, ныне побуревших. Мужчина лежал на спине, вывернув голову, которая держалась на лоскуте кожи. - А там дальше Куний род... и Волки лежат... Росомахи...

   Он переходил от мертвеца к мертвецу.

   И Янгар понимал, что ему хотят сказать: некому власть делить. Полегли на арене Золотые рода, кровью за некогда пролитую кровь заплатили. Месть это?

   Нет. Вышло так.

   - Я просто пытался выжить, - Янгар гладил рыжие волосы жены, губы ее бледные, щеки, глаза... все еще надеялся, что дрогнут ресницы. - Я просто пытался выжить...

   Чего ради?

   Кейсо ушел.

   И она, легконогая медведица, за ним... никого не осталось.

   Корона?

   - Себе оставь, - Янгар сжал в руке чешуйку, выдранную сумеречными когтями. А Олли поднял корону, отряхнул кое-как от пыли и пепла, и примерил. Поднял было руку, снять желая, но оставил.

   Пускай. Из него выйдет кёниг...

   ...и люди куда охотней примут сына Тридуба, нежели Янгхаара Каапо.

   ...он так и остался чужаком.

   Для всех, кроме той, которая лежала на его коленях.

   - Ты обещала, - он прижался щекой к ее щеке, что еще сохранила призрак тепла, дразня ложною надеждой. - Ты обещала дождаться меня и...

   Дрогнуло в изломанной ее груди сердце. И тень боли скользнула по побелевшему лицу. Сжались губы, сдерживая стон.

   Его маленькая медведица вернулась.

   - Воды! - рявкнул Янгар. - Принеси воды... вина... чего-нибудь...

   Она дышала, быстро и часто, хватая воздух губами. И в уголках их пузырилась кровь. Она же, красная, человеческая, хлынула из носа, из ушей, отсчитывая отведенные Аану мгновенья жизни.

   Нет, Янгар ее не отпустит.

   И сдавив каменную чешуйку в кулаке, он приказал ей стать прахом. А горсть его высыпал в чашу, которую подал Олли. Откуда взял? Взял и ладно. Красное вино сделалось густым, вязким.

   Получится ли?

   Только бы получилось.

   Раздвинуть губы. И меж зубами, стиснутыми от боли, сунуть острие ножа.

   Всего-то глоток надо... и еще один... уговорами, силой, но заставить выпить до дна, до последней черной капли, которая долго держалась на краю кубка, не желая падать.

   - Пожалуйста, Аану, - Янгар держал ее голову и слышал боль.

   Лекарство было горьким.

   И когда она забылась глубоким тяжелым сном, поднял на руки.

   - Она... - Олли все время держался рядом.

   Босый. Полуголый. Грязный. И корона на солнце пышет золотым жаром.

   - Она вернется, - ответил Янгар, вглядываясь в бледное лицо жены. - Она кое-что мне обещала...

   Я спала. И этот сон был полон солнечного света.

   Я спала и жмурилась, глядя на желтый круг, зависший над горизонтом. Он отражался в воде речушки. От воды тянуло прохладой, и больше всего мне хотелось раздеться и нырнуть в сине-зеленый омут. Поговаривали, что на дне его обитает старый сом, столь огромный, что способен утянуть и человека. Раз в год мужики собирались сома ловить, кидали сети, приманивали курами, но сом был хитер. Меня он не тронет.

   Я знаю.

   Сижу на берегу, держу гибкое удилище, краем глаза слежу за поплавком и любуюсь своим в воде отражением. Платок съехал, волосы растрепались, и на них, рыжих, слетаются стрекозы.

   - Не клюет? - я не слышала, как он подошел, хотела обернуться, но не смогла, будто сама река держала мой взгляд.

   - Не клюет, - согласилась я.

   И пускай себе. Я же пришла не рыбы ради, а чтобы спрятаться, посидеть в тишине, в тени старого тополя, который почти съехал уже в воду, но все еще цеплялся длинными корнями за оплывающий берег.

   У меня с собой горбушка хлеба, кусок сыра и два яблока.

   - Хочешь? - я протягиваю одно, крупное, с плотной желто-красной кожурой.

   - Хочу.

   Его тень слишком тяжела для воды и тонет, извивается, словно змея.

   - Если не клюет, то... - он садится рядом, и я подвигаюсь, делясь местом на коряжине. - Может, пойдем домой?