Далия Трускиновская - Домовые

— Ну вот — барабашка пословицы любит. Ему сказали — он и ушел. Если у тебя дома заведется — ты его тоже тем же попотчуй. Только чтобы человеческое имя в пословице было!

— Какая еще пословица с именем? — не понял он.

— Тебе сколько лет, дядя?

— Шестьдесят второй.

— Так ты еще должен помнить, как по-русски говорят.

— А я что, не по-русски, блин?!

Я посмотрела на него. Действительно, человек и сам не заметил, как перешел с родного языка на блинно-хреновый.

— Ладно, потом поймешь. Пойду я. Хай!

— Хай! — с большой радостью, что может соответствавать молодежи нужным словечком, ответил бригадир.

Глава четвертая Пошло вкось да врозь — хоть брось

Авось ждал меня у трамвайной остановки. Он благоразумно спрятался за углом на случай сопровождающих лиц.

Осень — не то время, когда следует носить футболку, и потому Авось обхватил себя руками за плечи и только что не спрятал нос под локоть.

— Совсем сдурел? — спросила я его вместо «здравствуй-как-дела».

Как дела — и без того было понятно. Авось отчаянно искал тех, кого вытеснили, а то и вычеркнули блины с хренами. А где бы еще, по его разумению, обитал тот, кому положено откликаться на слова: мели, Емеля, твоя неделя? Там, где занимаются мукомольным промыслом! Только там он и мог укрыться от посторонних ушей, жить потихоньку с мастерами-мукомолами, носу не высовывать и ждать лучших времен.

Но Авось жестоко ошибся.

— Ты бригадира видел? — спросила я его. — Он старый сыч! Он еще должен был что-то помнить! Но имя «Емеля» не вызвало в его мозолистой душе ни малейшего отклика! А к молодежи и не подступись.

— Но ведь жив Емелька! — отвечал Авось. — Я Наталью отыскал, она его еще на прошлой неделе встречала!

— Наталью?.. — единственная, какая еще могла уцелеть в блинно-хреновом мире, кое-как к нему приспособившись, была в людях Наталья, а дома каналья. — Ну, эта и соврет — недорого возьмет!

— Так в людях же сказала, не дома…

— Ну, тогда…

Я задумалась. В самом деле — где еще можно молоть? И осенило меня самым невыгодным для кошелька образом!

— Тормози тачку! — велела я Авосю. — Любую!

Денег у него не было — да и откуда? Я смирилась с тем, что поеду не в последнем трамвае зайцем, а в такси за деньги. Мы сели, и я попросила шофера поймать одну малоприятную ночную радиопрограмму.

К профессии ди-джея я отношусь без малейшего уважения. А те ребята, которых держали на этой радиостанции, были настолько ниже среднего ди-джейского уровня, насколько Марианская впадина ниже Джомолунгмы. От их несгибаемо-радостной пошлости я балдела и немела. Но именно они были мне сейчас нужны…

— …почти час ночи, и вместе с вами ваш любимый и ненаглядный Эдька Райт! Я сижу сейчас за пультом, в руке у меня банка пива, слвшите — буль-буль-буль, и я приглашаю выпить со мной вместе всех, кто не спит в этот замечательный ночной час!..

— Это что за чепуха? — удивился Авось.

— Ты дальше слушай…

Незримый Эдька заливался соловьем, наслаждаясь бессмысленным, но звучным плетением словес.

— Что может быть лучше банки пива? Кто подскажет? А? Не слышу! Так я сам скажу! Лучше банки пива могут быть только две банки! — изощрялся ди-джей. — А ровно через два часа и четыре минуты мы простимся с вами, и всю следующую неделю вас будет развлекать ваш лучший друг, любимец детей и женщин, лучший ди-джей этого города и окрестностей, и это будет полностью его неделя, так вот, это будет…

Наконец-то прозвучало желанное!

— Емеля! — воскликнул Авось.

Я попросила шофера остановиться и достала кошелек.

Потом, на ночной улице, мы некоторое время стояли у подъезда.

— Но это что же получается?! — горестно говорил Авось. — Если Емеля — на радио, то где же Варвара?..

— Варвара теоретически за границей, где-нибудь в Штатах. Там ей сделали пластическую операцию, восстановили нос… — принялась фантазировать я на тему «любопытной Варваре в дверях нос оторвали». — А потом она нанялась консультантом к папарацци…

Этого слова он не знал. Из новых слов Авось допускал лишь те, без которых ему лично не обойтись. Пиво «Пауланер» в его списке было на первом месте.

Я объяснила. Он едва не застонал.

— Слушай, а где ты вообще все это время был? Ну хотя бы последние лет десять? — спросила я. — В какой деревне прятался? Я же тебя уже целую вечность в городе не слышала!

И тут же поняла: все правильно. Поскольку в городе Авось вышел из употребления, он жил там, где его еще помнят, знают и любят. В какой-нибудь деревне, у милых старичков, на парном молочке…

Вот там бы и сидел, сердито подумала я, а его, гляди ты, на гору понесло! И за какой такой надобностью?

— Чаю не нальешь? — спросил он, глядя в асфальт.

— Пошли…

Чай в моем хозяйстве был всегда.

Он согрелся и стало ясно, что придется оставить его ночевать. Больше ему просто было некуда податься.

— Значит, на радио пригрелся, — размешивая сахар, сказал Авось. — Ну, что же в этом плохого? Там его поминают — там ему и житье. Послушай, ты ведь в газете работаешь — может, Варвара все-таки при вас кормится?

— А не проспал ли ты эти десять лет?

— А что?

— А пресса, милый, теперь в меру любопытная. Туда не лезет, где могут нос оторвать.

— А все эти скандалы с артистами?.. С певцами?..

Гляди ты, подумала я, и до тьмутаракани дошло, что Пугачева собралась с Киркоровым разводиться.

— А скандалы оплачены. Кто бы про них знал и помнил, если бы не скандалы?

Он вздохнул.

— Я еще Машу искал, — тихонько признался.

Хотите верьте, хотите нет, но я ощутила настоящую ревность.

— Возле Дворца бракосочетаний караулил?

— Ага — по пятницам и субботам, а в воскресенье спать залегал — мне же в ночь на понедельник Емелю нужно было выслеживать…

— Машу я тебе, если хочешь, найду, — пообещала я весьма пасмурно.

— Правда?!

— Правда. Это как раз нетрудно. Только на что ты ей? Она теперь умная, на авось полагаться не станет. Ей теперь реальные деньги подавай.

Он почесал в затылке.

— Ну, так всегда было, — помолчав, рассудил он, довольно артистически скрыв обиду. Ведь кто говорил: хороша Маша, да не наша? Тот, кто к ней посвататься не мог. А сватался тот, у кого деньги…

И так вздохнул бедняга Авось, что мне всерьез стало его жалко.

— Ты по Машке не тоскуй! — бодро приказала я. — Машка теперь манекенщица! Знаешь, сколько человек ее помнит? Как пройдет по «языку» в собольем палантине, так ползала сразу подумает: хороша Маша, да не наша! А телезрители? А потом, когда фото в модных журналах напечатают? Ты ей скажешь — хороша Маша, она нос задерет и ответит: да не ваша.