Далия Трускиновская - Домовые

— И картинку?

Начальство задумалось. Портрет барабашки — это было бы круто! Однако начальство знало пределы даже газетного реализма и на подначку не попалось.

Это оказалось мукомольное предприятие, на котором мельницы (не классические мельницы с крылышками, понятно, а вполне современное оборудование) повадились останавливаться по собственной инициативе. И голос притом слышался чуть ли не из глубины агрегата. А что произносил — не понять.

— Вроде звал кого-то! Вроде как ругался. Блажил, как резаный! — вот и все, что удалось узнать от свидетелей.

— И давно это у вас?

— Третью неделю!

— И что, по ночам?

Оказалось — всерьез машины останавливались дважды, в ночь с воскресенья на понедельник, и вопли тогда тоже были слышнее всего. Интересно, что наутро вызванным ремонтникам делать было нечего — техника, взявшись за ум, включалась и действовала как новенькая.

— Уж не прийти ли мне к вам в ночную смену денька через два? — предложила я. — Посмотрим, как этот ваш барабашка к прессе относится.

Никакого избыточного энтузиазма я, честно говоря, не проявила. Просто мукомольный цех — в двух трамвайных остановках от моего дома, а раньше часа ночи я все равно спать не ложусь. То есть, если барабашка что-то смыслит в паблисити, то он появится до часа ночи.

Вместе со мной собрались ждать барабашку еще два человека, из них один — неженатый. А чего бы и не собраться — я же не чучело какое-нибудь!

В десять часов вечера мы встретились в административном здании, к половине одиннадцатого были в цеху, там забрались в бытовку, включили телевизор и сели пить чай. В полночь, как привидения, обошли цех. Несколько рабочих, дежурная смена, здоровались с нами несколько настороженно — кто ее, эту особу разберет, какая такая она пресса…

В половине первого ночи мы, сидя в бытовке за анекдотами, услышали крик.

— Барабашка! — откликнулись мы в три глотки — и ошиблись. Во-первых, очень отчетливо произносились всякие ненормативные слова, а во-вторых — голос стремительно приближался. Это был всего-навсего бригадир, и он столкнулся с нами на самом пороге бытовки.

Машины встали — почти все, ни с того ни с сего, но звуков еще не уловлено.

— Перебоев с электричеством не было? — первым делом спросила я.

— Ни одна лампа не мигнула, блин-блин-блин!

— Тихо!..

И тут мы услышали какое-то пронизывающее весь цех тоненькое подвывание.

— Он!.. — прошептал бригадир, а женатый мой соратник перекрестился.

Неженатый посмотрел на меня, ожидая обморока.

Я же вспомнила историю с ведомственным домом, куда чуть было сдуру не переехала.

Дом этот строили зэки в каком-то шестидесятом году, и строили для высокого начальства. Когда строителей увезли и запустили маляров, выяснилось, что великолепный, с высокими потолками и прекрасной планировкой, окруженный зеленью дом поет песенки. Зэки вмуровали в стены множество пустых бутылок горлышками наружу. Какое-то количество этих соловьиных горлышек отыскали и заткнули, но завывания продолжались. Несколько лет дом стоял пустой, и осенней ночью мимо него было страшно проходить. Потом высокое начальство окончательно махнуло на него рукой и отдало народу. Народ в полном восторге вселялся, а следующий приступ восторга бывал обыкновенно в тот день, когда удавалось из дома выехать на другую жилплощадь. Думаю, там понемногу должно было образоваться что-то вроде заповедника глухих.

Вот поэтому я и спросила, не строили ли в последнее время в цеху каких-либо стенок или перегородок. Бригадир поклялся, что давно уж ничего не строили.

— Ну, тогда… — я набрала воздуху столько, что даже пресс окаменел, и заорала не слишком громко, но внушительно: — Ба-ра-баш-ка-а-а-а!!!

Если на правильном регистре держать голос, то он даже от решительного ора не срывается. Однако слушателей поражает наповал. Мои, во всяком случае, попятились. Тот, кто подвывал в агрегате, тоже замолчал.

— Боится — значит, уважает, — удовлетворенно отметила я. — А теперь попробуем-ка сесть в засаду. Может, удастся разобрать хоть слово…

Почему-то и мои соратники по ловле барабашек, и бригадир поняли это дело так: нужно всем четверым вколотиться в крошечную каморку, где со всех сторон врезаются в бока края длинных полок, и там замереть.

Мы и дышать-то старались потише. Мы и мысли-то отключили, только слух оставили — чему очень способствовала темнота. И дождались — опять скулеж поднялся.

— Еле? Какое еле? — первым вычленил знакомые звуки бригадир.

— Тихо… Мелет… — перебил тот авантюрист, что неженатый.

— Что — мелет? — хором зашипели мы.

— Барабашка мелет…

— На чем?..

И тут довольно внятно прозвучало:

— Е-ме-ля-а-а…

— Какая еще емеля? — спросил бригадир.

— Да нет же, «не мелет», — поправил женатый авантюрист. — Это он про технику…

— Смотри ты! Грамотный…

— Чш-ш-ш!

Барабашкин голос гулял по железной дуре (для меня все, от мясорубки и до синхрофазотрона, железная дура). Вдруг он раздался совсем близко, и мы разобрали отчетливые слова:

— Мели, Емеля!

Тут до меня дошло, кто колобродит в недрах техники.

— Твоя неделя! — выкрикнула я, распихивая соратников и выбираясь на оперативный простор темного цеха.

— Емелюшка!

— Кыш отсюда! — приказала я. — Нет тут никакого Емели! Кыш, кому говорю?! А то я тебя сам знаешь чем!

Имелся в виду окей.

Повернувшись к каморке, я сказала весомо, словно не слова, а золотые червонцы счетом выдавала:

— Больше никаких барабашек не будет. Он ушел и не вернется.

— А вы откуда знаете? — испуганно спросил бригадир.

— Я его прогнала. Сейчас техника заработает.

И точно — заработала…

Оба моих несостоявшихся поклонника, женатый и неженатый, как-то сразу заторопились домой. И я их понимаю. Думали — такая себе девочка в кроссовочках, непритязательная, с глазками, с ножками, с диктофончиком каким-то дурацким, а оказалось — ведьма!

Поскольку не в первый раз я сталкивалась с законным мужским страхом перед женщинами чуть выше себя по уровню интеллекта или способностей, то и не обиделась. Чешите, милые, по домам! Свежими анекдотами я вас снабдила, а больше вам и не нужно.

Но бригадир расставаться со мной не спешил.

— Как это у тебя получается? — спросил он.

— Как? Ты пословицу-то помнишь? А, дядя? — довольно сердито спросила я. — Мели, Емеля, твоя неделя!

— Как не помнить!

— Ну вот — барабашка пословицы любит. Ему сказали — он и ушел. Если у тебя дома заведется — ты его тоже тем же попотчуй. Только чтобы человеческое имя в пословице было!