Расколотый мир - Анастасия Поклад

селян раздались приветственные выкрики, Гера вытянулся, точно на военном смотре. Солдаты напряглись, потянулись к саблям и сулицам, а старшой осведомился у посланника, что происходит. Клима не дала чиновнику ответить.

— Слушайте все! — громко и звонко сказала она, подходя к калитке и открывая ее настежь. — Я — обда Принамкского края, и эта деревня, как семь прочих в округе, под моим покровительством. Не слушайте речей правителя Фирондо, где давно уже посмели забыть заветы высших сил. Скоро наша родина будет едина, и в ней воцарится мир. Всем и каждому скажите: обда вернулась, высшие силы даровали людям свою милость. Я приму любого, кто верен своей родине и своей земле, кто хочет жить в спокойствии и достатке. Моя власть растет, и я возрождаю Принамкский край, — тут ее голос стал вкрадчивей, взгляд жестче. — Налоги здесь платят мне, законной правительнице. И мои люди не идут воевать ни в орденские, ни в ведские войска. Я не хочу напрасного кровопролития. Но тот из вас, кто поднимет оружие против своих соотечественников, против моих подданных, будет убит. Убирайтесь восвояси сейчас и возвращайтесь после, чтобы служить мне. Время обд снова наступило!

На деревню наползла темная туча, заморосил холодный дождь. Клима смахнула с лица намокающие прядки волос. Солдаты смотрели на нее во все глаза, иные оглядывались на старшого, также пребывающего в смятении.

— Да что вы слушаете! — оттаял посланник. — В деревне бунт! Усмирить бунтовщиков, немедленно!

— Стоять! — рявкнула Клима, и солдаты, уже двинувшиеся с места и потащившие сабли из ножен, замерли. — Нас больше, с нами высшие силы, мы в своем праве!

Напряжение достигло критической точки. Селяне затихли, Гера чуть поднял правую руку, готовый в любое мгновение выхватить ортону. Солдат от "бунтовщиков" отделяли калитка и стоящая перед ней Клима. Дождь усиливался, посланник наливался гневом, староста побелел, не смея шелохнуться.

— В атаку… — начал было посланник.

— СТОЯТЬ! — обда была страшна, огромные черные глаза горели, с лица стекали дождевые капли, а длинный нос напоминал острый клюв, каким глаза выклевать — не штука.

Где-то в толпе селян помянули крокозябру и ее мать.

— А не лучше ли сейчас уйти? — обратился к посланнику старшой.

Тот медлил с ответом. Творящееся сейчас не походило на привычные ему, хотя и редкие бунты деревенских, не желающих выплачивать налоги или отпускать сыновей на войну. Уже стало очевидно: здесь дело посерьезней. И если солдаты пустят в ход оружие, селяне не побегут. Мало того, эта девка у калитки, именующая себя обдой, и впрямь производит совершенно жуткое впечатление.

— Едем в столицу, — решился посланник, проходя к карете и ловко запрыгивая в ее темное сухое нутро. Уже оттуда обернулся и громко пригрозил: — Мы еще вернемся сюда! С подкреплением!

Клима ничего не сказала, лишь нехорошо усмехнулась. Победа в этом неслучившемся бою осталась за ней. Обда посторонилась, карета, запряженная парой добрых коней, выехала со двора, солдаты маршем потянулись следом. Они с деревенскими не сводили друг с друга глаз, ожидая подвоха. Гера сжимал губы в нитку, солдатский старшой держал руку у сабли.

Но обошлось. Карета мирно проехала вперед по улице, и вскоре столичные визитеры, провожаемые множеством опасливых и недоверчивых взглядов, оказались за пределами деревенского частокола. Староста тихо подошел к Климе.

— Что ж мы наделали? — он шептал. — Что ж теперь с нами будет?

— Оставить панику, — негромко велела Клима. А потом заговорила, обращаясь ко всем.

Речь обды была длинной и проникновенной, но в то же время понятной каждому. Что совсем скоро наступит такое время, когда никто не посмеет забирать рекрутов супротив воли, когда молодые парни не будут гибнуть на границе, а хлеб — гнить из-за того, что некому его убирать. Что настанет время достатка и процветания. Но для этого нужно сказать: хватит! Нет войне! И поддержать обду. А обда как встарь не оставит преданных ей. Трудно сделать первый шаг, но колесо уже покатилось с горы, теперь лишь надо не свернуть с намеченного пути, иначе все будет напрасно.

Клима говорила, что ей надо верить — и люди верили ей. Блистал в пронзительных глазах обды дар высших сил. Под конец даже староста преисполнился решимости идти до конца. Люди успокоились, смятение прошло: каждый знал, что следует делать и чего ожидать.

— Сейчас по домам, время к обеду, — велела обда. — А после берите лопаты и топоры. Следует укрепить частокол. Пошлите вести в соседние села, пусть там тоже будут готовы. Мы сумеем дать отпор! Мы едины! Мы — Принамкский край!

Народ разошелся, на дороге остались только Клима, Гера и Тенька. Вскоре из дома показался едва скрывшийся там староста, в его руках была фиолетовая накидка.

— Сударыня обда, гляди! Забыл, окаянный. И что теперь с нею делать?

— Повесь на шест и в огород выставь, ворон пугать, — фыркнул Тенька.

На улицу высунулась жена старосты.

— На шест! Такую материю, ишь, чего удумали! Давай сюда, дочери аккурат платье выйдет. А то и сам носить можешь, ежели ушить.

— Нет уж, — скривился староста. — Не стану я в ихних тряпках расхаживать. Люди засмеют.

— Пусть только попробуют, — хмыкнула Клима. — Скажешь людям: трофей. Я разрешила.

Гера уважительно покосился на свою обду, но потом глянул вперед, да так и всплеснул руками: к ним шла Лернэ, кутаясь в широкий непромокаемый платок, из-под которого у высокого лба выбивались тугие локоны темных волос. Клима прекрасно поняла, о чем подумал "правая рука". Случись здесь бой, Лернэ угодила бы в самую гущу схватки, а уж зашибить это хрупкое наивное создание проще простого.

— Лерка, ты здесь на кой? — изумился Тенька. — Я же велел тебе носу из дома не казать!

Красавица подняла на брата свои чудесные синие очи.

— Я так разволновалась, что решила посмотреть, как вы тут. Тенька, а вдруг тебя бы забрали в армию, а я не успела бы проститься и дать еды на дорожку? Я вот… узелок собрала…

Колдун возвел глаза к небу.

— Меня никто никуда не заберет, я ведь обещал тебе, помнишь?

Лернэ тихонько кивнула, по-прежнему прижимая к груди небольшой аккуратный узелок, пахнущий яблоками и хлебом. А потом вдруг всхлипнула, прижалась к Тенькиному плечу — тоненькая, залитая дождем, удивительно мирная и беззащитная.

— Ну вот, началось, — вздохнул брат, привычно обнимая ее и гладя по голове. Заговорил нарочито мягко, как с ребенком, хотя и не без некоторой иронии: — Лер, хватит сырость разводить, и так лужи на дороге. Погнали мы этих столичных, больше за рекрутами не явятся.

— Как — погнали? — Лернэ уставилась на него полными ужаса глазами.

— Вот так… Ох,