Кирилл Еськов - Последний кольценосец

...А Тангорн умер на руках окаменевшей от горя Элвис так и не узнав самого главного: именно его гибель от руки людей из тайной стражи станет последним доводом, разрешившим колебания Эландара, и в тот же день Тангорнов пакет не ведомыми никому из людей путями отправится на север, в Лориен. Не узнал он и того, что Элвис разобрала его предсмертный захлебывающийся шепот как законченную фразу: «Фарамиру передай — сделано!» — и выполнит все как должно... А Некто неустанно ткущий из неприметных глазу случайностей и вполне очевидных человеческих слабостей роскошный гобелен, который мы и называем Историей, тотчас же выкинул из памяти этот эпизод: гамбит — он и есть гамбит, отдали фигуру — получили игру, и дело с концом...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ВЫКУП ЗА ТЕНЬ

Снова и снова все то же

твердит он до поздней тьмы:

"Не заключайте мировой с Медведем,

что ходит как мы!"

ГЛАВА 55

Темнолесье, близ крепости Дол-Гулдур.

5 нюня 3019 года

— Следок-то свежий. Совсем... — пробормотал себе под нос Ранкорн: он припал на колено и, не оборачиваясь, сделал знак рукою шедшему ярдах в пятнадцати позади Халаддину — давай-ка с тропинки. Двигавшийся замыкающим Цэрлэг обогнал послушно попятившегося на обочину доктора, и теперь сержанты на пару священнодействовали вокруг небольшой глинистой водомоины, обмениваясь негромкими замечаниями на всеобщем. Халаддиново мнение следопытов, понятное дело, не интересовало вовсе; да что там Халаддин — даже голос орокуэна в том совещании значил не слишком много: у разведчиков уже устоялась своя собственная табель о рангах. Вчерашние враги — итилиенский рейнджер и командир разведвзвода кирит-унгольских егерей — держались друг с дружкою подчеркнуто уважительно (так могли бы общаться, к примеру, мастер-златокузнец с мастером-оружейником), но пустыня есть пустыня, а лес есть лес — оба профессионала превосходно сознавали границы своих епархий. Рейнджер-то провел в лесах всю сознательную жизнь.

...В ту пору он был прям спиною, ходил широко расправя плечи — правое еще не вытарчивало выше левого, — а лицо его не обезображивал скверно сросшийся багровый шрам; он был красив, смел и удачлив, а форменный бутылочно-зеленый камзол королевского лесника сидел на нем как влитой — в общем, смерть девкам... Мужики из окрестных деревень его недолюбливали, и он находил это вполне естественным: ясно, что виллану хорош лишь тот лесник, что «входит в положение», Ранкорн же к своим служебным обязанностям относился с присущим молодости ригоризмом. Будучи человеком короля, он мог поплевывать на местных лендлордов и сразу же поставил на место их челядь — те при его предшественнике взяли за правило наведываться в королевский лес как в собственную кладовую. Всем была памятна и история с забредшей в их края шайкой Эгги-Пустельги — он разделался с этими ребятами в одиночку, не дожидаясь, пока люди шерифа соизволят оторвать свои задницы от лавок трактира «Трехпинтовая кружка». Словом, к молодому леснику относились в округе с опасливым почтением, но без особой симпатии; а впрочем, что ему было до тех симпатий? Он с детства привык быть сам по себе и общался не столько со сверстниками, сколько с Лесом; Лес был для него всем — и товарищем по играм, и собеседником, и наставником, а со временем сделался самым настоящим Домом. Болтали даже, будто в жилах его есть кровь восов — лешаков из зловещей Друаданской пущи, ну да мало ли чего болтают по затерянным в лесной глуши деревушкам промозглыми осенними вечерами, когда лишь огонек лучины не дает вылезти из темных углов затаившейся там древней чертовщине...

В довершение всего Ранкорн — к крайней досаде всех окрестных девушек на выданье — вовсе перестал появляться на поселковых игрищах, а взамен того зачастил в полуразвалившуюся сторожку на окраине Друадана: там с некоторых пор поселилась пришедшая откуда-то с дальнего севера, чуть не из Ангмара, старуха травница со своею внучкой по имени Лианика. Чем уж эта веснушчатая замухрышка сумела взять такого видного парня — одному Манве ведомо; многие полагали, что не обошлось тут без колдовства: бабка-то точно владела всяческими заговорами и умела исцелять травами и наложением рук — с того и жила. Про Лианику же было известно, что та общается со всеми зверями и птицами на их языке и умеет, к примеру, заставить горностая сидеть столбиком у себя на ладони вместе с беспечно умывающей мордочку полевой мышью. Впрочем, слух этот, возможно, возник просто оттого, что людей — в отличие от лесной живности — она дичилась и всячески избегала; сперва думали даже — может, вовсе немая? «Ничего, ничего, — обиженно вздергивали подбородок местные красавицы, если кто в их присутствии поминал о странном выборе королевского лесника, — глядишь, сойдутся породой...»

А что — по всему видать и вправду сошлись бы. Только не привелось... Потому что однажды вечером девушка повстречалась на лесной тропинке с развеселой компанией молодого сеньора, который выехал поохотиться и, по обыкновению, «чуток улучшить породу своих вилланов»; эти его забавы давно уже вызывали неудовольствие даже у иных соседей-лендлордов — «Право же, сударь, ваша наклонность трахать все, что движется и дышит...». Дело было обыкновеннейшее, по серьезному-то счету яйца выеденного не стоящее. Ну кто бы мог подумать, что эта дура потом возьмет, да и утопится... Убыло от нее, что ли? Не, братцы, верно люди говорят — все они там, на северах, чокнутые...

Хоронил Лианику один Ранкорн — старуха не пережила смерти внучки и на третий день угасла, так и не выйдя из беспамятства. Соседи пришли на кладбище главным образом полюбопытствовать — положит ли лесник на свежий могильный холмик стрелу с черным оперением, давая клятву мести? Но нет — не рискнул... Оно и верно — плетью обуха не перешибешь. Мало ли что он «человек короля» — король далеко, а лендлордова дружина (восемнадцать головорезов, по которым веревка плачет) — вот она, рядышком. А с другой стороны — конечно, жидковат в коленках оказался парень, заметно жиже, чем мнилось по первости... Эту, последнюю, точку зрения высказывали в основном те из поселковых, кто намедни побился сдуру об заклад (один к двум, а то и к трем), ставя на то, что Ранкорн объявит-таки о намерении мстить, — и теперь вот кисло выкладывал проигранные денежки на липкий от пива стол в «Трехпинтовой кружке».

Молодой сеньор, однако, так не думал: во всем, что не касалось его сдвига по части розового мясца, он был на диво осмотрителен. Лесник никак не производил на него впечатления человека, который оставит эту историю без последствий либо (что, в сущности, то же самое) примется обивать пороги суда и строчить челобитные. Эта шустрая пейзаночка, коию он мимоходом облагодетельствовал на лесной опушке, невзирая на некоторые ее возражения (черт, укушенный палец ноет по сию пору)... Откровенно говоря — знать бы загодя, что на нее всерьез положил глаз такой парень, как Ранкорн, так он просто проехал бы себе мимо... тем более и девка-то оказалась — тьфу, глядеть не на что... Ну да чего теперь говорить — сделанного не воротишь. Сопоставив собственные впечатления с мнением командира дружины, лендлорд уверился: отсутствием черной стрелы обольщаться не стоит, сие означает лишь, что Ранкорн не любитель театральных жестов и ему плевать на пересуды зевак. Серьезный человек — а значит, и отношения к себе требует серьезного... Той же ночью стоящий на отшибе дом лесника запылал со всех четырех концов. Входная дверь оказалась подпертой бревном, а когда багрово подсвеченное изнутри чердачное оконце закрыла тень вознамерившегося выбраться наружу человека, снизу, из темноты, полетели стрелы; больше уже никто вырваться из пылающего сруба не пытался.