Виктория Абзалова - Сердце дракона

К этому времени юноша уже плакал. Клодий не утешал его: его первый бой был иным — в Набатейе, против войск царицы Хнемет-Амон-Анкх, — надо же, до сих пор помнит высеченное на обелиске имя! — возомнившей себя второй Хатшепсут, и ее любовника, предателя Антония Рулла…

Но и он не мог забыть засыпанные солью земли Бостры, и жалкую горную крепостицу, которую они все же взяли… Над ней стояла тишина: мужчины убили жен и детей, по жребию избрали десятерых, убивших своих соратников и родичей, а после — один, последний, бросился на меч, исполнив над девятерыми предначертанное…

Варварство. Дикость. Но тогда увиденное потрясло его даже несмотря на то, что он уже не был зеленым юнцом и успел принять участие в войне с Гасдрубаллом.

Он мог понять — мальчишка, в первом же бою столкнулся с самой жестокой стороной войны, и, не успев справиться с этим грузом, — остался один на один с жутким обещанием дракона, которое похоже, принимал в серьез…

И самое скверное, что никакой войной здесь и не пахло! Или он, трибун Клодий Север ошибается? Уж во всяком случае, он постарается обратить внимание и Валерия Грецинна и нобилей на этот якобы безвредный монастырь! Что ж это получится, если каждый захудалый храм в Республике будет иметь своих войнов?! Вот только…

Клодий был раздосадован сверх всякой меры: ну какое ему дело до этого мальчишки?!

Да таких на любом рынке — за десяток денариев пучок!

Но Лей отличался редкостным характером — он словно был открыт всему миру.

Беседуя с ним каждый день, Клодий не мог не поддаться непосредственной обворожительной искренности. И от радостей, какими бы малыми они не были, и от горестей, — Лей старался брать полной мерой, словно боялся, что ему не хватит…

Осознав это, трибун на миг ощутил дрожь в руках — он не был суеверным, но…

Ужели парнишке и впрямь отведено так мало?! Невольно, он тоже стал считать дни, позволенные драконом, и все раздумывал, пытаясь понять то, что видел.

Скай… Черный Скай… Кто он такой, откуда взялся?! Драконы, которых он вел — кто они?! Слишком различны, что бы быть одним племенем, восставшим против Республики. Слишком схожи, слишком искусны, что бы быть просто бандитами, изгоями, укрывающимися в непроходимых чащобах!.. Их месть выжившим монахам за своих женщин и детей понять было можно, но в том, как они выставляли себя на показ, в чрезмерной жестокости — ему чудилось что-то еще, кроме злобы…

Дня за два до того, как они должны были подойти к Обители, трибун принял решение.

Он не сомневался в своей правоте, а действовать надо было раньше, чем Лей окажется в привычной обстановке и почувствует себя увереннее.

Клодий рассеянно слушал юношу, ежевечерние беседы с которым стали уже обязательными, и как бы между делом поинтересовался, отстраненно наблюдая за реакцией мальчишки:

— Послушай, Лей, зачем тебе монастырь? Умом ты не обижен. Невеждой тоже не назовешь: в самом Реммии мало кто из плебса читать умеет. Да и боец из тебя уже сейчас не последний!

Лей краснел, бледнел, слушая себе славословия, — и не мог понять их причину.

Торопясь загладить неясности, пояснил:

— Я, славный трибун, Обители в вечное отдан. Ей и принадлежу.

— Ты раб, Лей? — Клодий вопросительно вскинул брови.

Статус мальчика его не смущал. Он приходился патроном уже пятнадцати предприимчивым, но верным вольноотпущеникам, благодаря чему еще не разорился до сих пор. Кроме того, если парень и впрямь окажется способен на многое — он всегда может усыновить его, умножив славу рода Северов и дав приток свежей молодой крови.

— Нет!!! Не знаю, — ресницы юноши дернулись, но монастырская школа была хорошей — на лице его ничего не отразилось. Он пояснил, — Я был старшим в семье, но мой отец отдал меня за долги служить Обители.

Это что-то новое! Хотя… глушь, дикость, варварство… У Клодия не было сыновей, но честь гражданина и патриция предписывала ему скорее самому броситься на меч, чем подвергнуть бесчестью свою фамилию.

— Вот как… — искренне посочувствовал трибун.

— Ничего… — Лей улыбнулся немного застенчиво, — Если бы не это, я до сих пор не знал бы ничего, кроме сохи и бороны!

— Теперь ты знаешь молитвы и монастырский уклад, — усмехнулся трибун.

— Не только! — возразил юноша, — Я умею сражаться, и раны кое-как присмотрю. А в монастыре есть книги — на всех языках мира!

Его по-северному светлые глаза горели восторгом. Клодий поразился. И лишний раз убедился, что мальчишка стоит того, что бы вытащить его из здешнего болота.

Далеко пойдет! Монахи свою роль уже исполнили, не позволив зачахнуть в крестьянском сыне уму и любознательности. Стоило пристроить его к делу, пока устав и вера еще не иссушили в нем жажду нового и большего, нежели отвела ему судьба.

— Догадываюсь, ты был прилежным учеником! Но неужели тебе не хотелось увидеть мир собственными глазами?

Юноша страшно смутился.

— Возможно, если бы я стал миссионером… Или прославился бы благочестием, что бы меня отправили наставником в дальние храмы…

Клодий усмехнулся тоске в его голосе: мальчишка и впрямь не так прост. Он, конечно, жаждет совершенства духа, но ради собственной цели. Одной этой фразы, было достаточно, что бы понять: свободное от молитв и тренировок время, юноша проводил над книгами, стремясь душой прочь из очерченного ему по рождению круга.

И рассуждал парень здраво: учитывая его двусмысленное положение и чаяния, монашество для него было лучшим выходом, если не единственным.

— Но ведь тогда, ты все равно остался бы связан Уставом и обетами, ограничения которых тяжки и весьма спорны! В чем достоинство службы не отвечающим тебе богам?

Кроме того, я достаточно знаком с различными культами — ты знаешь, Республика не запрещает никаких богов, — и потому могу сказать, что через некоторое время ты окажешься связан настолько, что утратишь себя, и уже сам не захочешь покидать Обитель…

Не зависимо от того, насколько верны были заключения трибуна, — он бил без промаха в те места, которые были наиболее уязвимы. Юноша изумленно молчал, собираясь с мыслями.

— Вы искушаете меня… — выдохнул он.

— Искушаю? — усмехнулся Клодий, — Я даю тебе шанс самому определить свою жизнь!

Последнее слово отрезвило Лея. Он вытянулся.

— Простите, славный трибун! Я должен известить настоятеля о драконах…

— Конечно. Но ты подумай…

Когда сомнительная колея все же вывела к Обители, их встретили радушно, но без подозрительного чрезмерного энтузиазма, как бы демонстрируя незыблемость своего положения. Вера — верой, но это выглядело через чур самоуверенно.