Михаил Ахманов - Али Бабаев и сорок покойников

Зал был переполнен, люди стояли в коридоре, на улице собралась тысячная толпа. Осматриваясь, Бабаев увидел корреспондентов всех столичных газет, операторов с телекамерами, коллег из Думы и множество знакомого или полузнакомого народа. Парни и девицы из «Голубой луны» тоже были здесь, набились в проходы под водительством эльфа-депутата Игоря Петровича. Тут и там мелькали их физиономии: привидения Сергей и Вова, ундина Инесса и фея Наденька, пухленькая Юлиана, гномы Рома и Кеша и все остальные. Пока они вели себя скромно – сморкались, шаркали ногами, но ничего не выкрикивали.

Али Саргонович сидел ближе к присяжным, подпираемый с одного бока Пензер-Янковским, а с другого – катибом Маркеловым. В другом углу зала располагался Погромский с тремя своими юристами и соратником по партии Угрюмовым. Передний ряд занимали профессора-эксперты, приглашенные на заседание, и десяток свидетелей, станичники из Белореченской вместе с атаманом Каргиным и его супругой. Профессора помалкивали, а казаки негромко гутарили и с важным видом разглаживали усы.

Появились женщина-секретарь и судья Спиридонов, тощий, как жердь – судейская мантия болталась на нем словно на вешалке. Все встали. Грохнул молоток, и заседание началось.

Все шло по заведенному распорядку: перекрестный допрос свидетелей, осмотр вещдоков – изрезанного комбинезона и лампасов Погромского, изучение справки из Белореченской больницы и фотографий, предъявленных обвинением. Пензер-Янковский казался ласковым, точно котенок, и увертливым, как лиса: не отрицал, что дуэль была всерьез, что дрались холодным оружием, что вызов сделан его подзащитным. Он даже не подверг сомнению справку хирурга Суходольского, но в два счета доказал, что генеральская царапина случилась не от сабли, а от другого предмета, скорее тупого, чем острого. Это подтвердилось показаниями атамановой жены: когда Погромский натягивал казачью форму, руки у него дрожали, и он раскровянил запястье о пряжку ремня.

Снимки, что демонстрировались через проектор, вызвали в публике смех. Ясно различались то перекошенная морда генерала, то его зад, обтянутый семейными трусами, то летящие наземь погоны. Зато Али Саргонович был хорош: лицо грозное, глаза ледяные, и в руке сверкает сталь. Казалось бы, этот клинок изобличал его со всеми потрохами, и хоть снимки были не очень приглядны, генераловы юристы не сомневались в победе. Ибо эмоции – это одно, а закон – совсем другое; закон суров, но справедлив.

Судья Спиридонов вел себя на удивление либерально и хоть стучал молотком, когда «голубые» хихикали и кричали обидное генералу, хоть грозился очистить зал, но так никого и не выгнал. Репортеры строчили в блокнотах, совали микрофоны на шестах, операторы снимали, публика гудела и шепталась, станичники, глядя на снимки с Бабаевым, громко восхищались: «Ай, молодца! Казак лихой, орел степной!», – и только эксперты хранили важное молчание. Наступил драматический момент, когда присяжным предъявили для осмотра комбинезон Погромского. Пересчитав дырки, пощупав лампасы, они посовещались с минуту, затем председательствующий спросил:

– Погоны где? На фотографиях видно, что погоны были. Золотые, генеральские!

– Нет погонов, – ответил один из юристов Погромского. – Остались на месте схватки и исчезли.

– Исчезли, значит. – Председатель нахмурился и со значением поглядел на судью Спиридонова. – Прошу занести в протокол: офицер, уволенный с правом ношения формы, остался без погон. Бросил их где-то в пыли майдана.

– Занесите. – Судья кивнул секретарю. – У присяжных есть вопросы? Предложения? Нет? Тогда выслушаем обвинение и защиту. Потише, граждане! Прекратить разговоры и смех! – Он грохнул молотком. – Еще слово, и я прикажу очистить помещение!

Но шепот и смешки не прекращались, сопровождая выступление юристов генерала. Присяжные слушали их с каменными лицами, судья Спиридонов откровенно скучал, а Бабаев пытался припомнить, куда же делись генеральские погоны, добыча его клинка. Вроде бы и правда брошены в пыли майдана… Что до Пензер-Янковского, тот внимал речам соперников с таким благодушным выражением, словно те подносили ему финики в меду. Круглые щечки адвоката лоснились, глаза сияли неподдельным интересом, на полных губах блуждала улыбка, и временами он поглаживал свой портфель с такой нежностью, будто не свиная кожа то была, а локоток Елены Амораловой, которая знает о сексе абсолютно все.

Наконец пришла его очередь блестнуть красноречием. ПензерЯнковский встал, бросил взгляд на публику, присяжных и судью Спиридонова и вмиг преобразился. От благодушия не осталось и следа; теперь это был орел и лев в одном лице. Его ноздри раздулись, губы сделались тоньше и приобрели язвительный изгиб, в глазах вспыхнул грозный огонь, и казалось, что рост адвоката увеличился на тридцать сантиметров – может быть, даже на сорок или пятьдесят. Он заговорил, и громовые раскаты наполнили зал, перетекли в коридор и эхом отдались на улице.

Речь его длилась около часа. Он расправился с Погромским в лучших заокеанских традициях – вымазал в дегте, вывалял в перьях и подготовил для линчевания. Все генеральские грехи явились миру, и каждый из них был омерзительным: вымогательство и пьянство, ложь и трусость, некомпетентность, присвоение наград, развратные действия и низкий моральный облик. Пензер-Янковский топтал его то с одной стороны, то с другой, живописуя, как ротный командир Погромский вылавливал мясо из солдатского котла, как, дослужившись до полковника, третировал дельных офицеров и продвигал своих собутыльников, как, пользуясь связями и грыжей, будто бы приобретенной на боевом посту, добился перевода в Генеральный штаб, как списал дюжину танков и продал их в Иран, как подделал документы на орден Богдана Хмельницкого первой степени, как, уже выйдя в отставку и обосновавшись в Думе, выдавал себя за боевого генерала, радеющего о народном благе, а в это время капали ему иудины сребренники от олигархов. Про близкое знакомство и родство Погромского с Бурмистровым не поминалось, зато про медсестричек и врачих, телефонисток и шифровальщиц, которых генерал склонил к сожительству, было изложено во всех подробностях, включая позы, способы и заявления потерпевших, а также размер отступных. Перепортил генерал не меньше роты девушек, и присяжные, среди которых были дамы, возмущенно загудели. Но адвокат на этом не закончил, а перешел к разжиганию национальной розни как мотиву для событий в Белореченской. Он даже высказал крамольную мысль, что евреи, армяне, цыгане и прочие инородцы – если даже считать, что произошли они от обезьян другого сорта, – все-таки граждане, как записано в Конституции.