Сказания о мононоке - Анастасия Гор

что икры у неё занемели, и пошевелила губами, ещё не в состоянии произнести внятные слова, но уже в состоянии распробовать их, заплести на кончике языка. Кровь опять забурлила, неподъёмная тяжесть начала растворяться в ней, а стеклянный купол вокруг Кёко – раскалываться. Сквозь трещины в нём в её мир проникли первые цвета, запахи и ощущения: сладость рано поспевших слив умэ, которые не сегодня так завтра отправят на вино; мягкость домотканого хлопка, которым обтирают её лицо, умывают, перекладывая поудобнее на подушки. Солнечный свет был таким горячим, что ещё немного – и прожёг бы в щеке Кёко дыру, если бы она не сдвинулась и наконец-то не открыла глаза.

Кто-то приветливо погладил её по руке.

– Странник!

Привыкшая быть немой, а потому постаравшаяся на славу, чтобы наконец-то заговорить, она вскрикнула громче, чем ожидала. Даже чересчур громко. Спина её выгнулась, Кёко подорвалась и рывком схватила чужое запястье, боясь упустить. Прикосновение к чужой коже после холода и тьмы было сейчас заветнее, чем глоток воды для пересохшего горла. Вот только…

– Странник…

То был не он. Старшая служанка уставилась на неё растерянно, бегло глянула на побелевшие пальцы Кёко, намертво вцепившиеся в неё, и смущённо отодвинулась от края циновки. Рядом стояли тарелки со свежеприготовленной едой – рис и цыплёнок в панировке, и хотя теперь единственной мыслью Кёко было «Идзанами, как же стыдно!», она едва проглотила то количество слюны, что выработалось у неё во рту от голода. Как же давно она не ела?

– Ох, госпожа Кёко! Ваш учитель отошёл, – проблеяла старшая служанка, и Кёко склонила голову извинительно, быстро отпустив её руку и опустившись назад на подушку. – Благородный господин Шин пригласил его к себе. Я сейчас же сообщу им, что вы очнулись. Съешьте пока курочку, госпожа Кёко, я всего полчаса назад её приготовила!

– Постойте.

Старшая служанка замерла посреди комнаты, прижав к груди пустой поднос. Остановилась так, чтобы Кёко с постели, даже привстав на локтях, видела лишь её спину в зелёном кимоно и пучок на затылке, в котором уже проглядывалось несколько седых прядей. Хосокава назвал бы такую внешность, как у неё, «мышиной»: невзрачная, тусклая, с такими чертами лица, которые и красивыми назвать сложно, но и уродливыми тоже не назовёшь. Даже цвет её глаз Кёко не помнила, но была уверена, что он карий, как у большинства жителей Идзанами. И что губы её тонкие, как две ниточки, а между бровей обязательно морщинка. Однако недаром эта женщина была старшей на кухне: Кёко слышала, что она за всей прислугой присматривает, почти управитель домом. А значит, женщина эта волевая, с характером, такая мужа своего в ежовых рукавицах держать будет, а сына непременно воспитает человеком достойным. Вовсе не скучны такие женщины, нет. Их невзрачность – их защита там, где царит раздор и где убивают других слуг.

Иногда даже у тебя на глазах.

– Вы ведь видели, как это случилось? – спросила Кёко, не поднимая головы. В той всё ещё что-то звенело, словно гвозди в пустой банке перекатывались. – Видели господина Коичи? Как он… как он убил Рен.

Женщина судорожно вздохнула и стиснула поднос крепче, так, что дерево заскрипело под её ногтями.

– Да, – ответила она. – Я не могла уснуть в ту ночь, поэтому отправилась мыть полы в коридорах – чего лежать без дела, мять циновку? А возле мастерской была какая-то возня… Эти звуки… Госпожа Рен боролась до последнего, пока этот мерзкий человек не придавил её животом к полу. Я спряталась… Меня не заметили. А потом я…

– Что вы?

– Ничего. Я ничего не сделала. Хотя могла.

– Вы испугались. Любой бы испугался на вашем месте и предпочеёл сделать вид, что ничего не видел. Вас бы тоже убили, если бы вы рассказали кому-нибудь.

– Я знаю, но… Госпоже Рен, наверное, было так страшно! Бедная, бедная девочка. Бедный мой господин, что остался без неё! Они так любили друг друга, а я…

– Эти несуществующие письма, рассказы о скором возвращении Рен, а затем то, что вы якобы видели её в коридоре… Вы пытались напугать госпожу Акане, чтобы она во всём созналась? Подыгрывали лжи, но тем самым ложь и раскрывали. Да и мне с учителем, где искать, подсказывали, – произнесла Кёко мягко, по-прежнему лёжа в ворохе одеял, пошитых из овечьих шкурок. – Вы очень храбрая для обычной служанки. Спасибо вам за помощь.

Напряжённые плечи женщины расслабились, но лишь немного. Она опустила голову, шмыгнула носом не то в знак согласия, не то потому, что плакала беззвучно, и слегка кивнула. Кёко больше не стала ничего говорить и ни о чём спрашивать, иначе это было бы сродни тому, чтобы давить пальцами незаживающую рану. Она слишком хорошо знала, как дорого обходится трусость и желание помочь, когда ты помочь не можешь. Шрамы от такого никогда не сольются с кожей, всегда видны невооружённым глазом будут, прямо как те, что на ладонях Кёко. Она внимательно вглядывалась в них, пока старшая служанка вытирала рукавом лицо и раздвигала сёдзи.

– Надеюсь, Рен больше на меня не сердится, – прошептала сна.

– Она и не сердилась, – ответила Кёко ей вслед. – Рен добрая. И следующая её жизнь тоже будет доброй. Всё и у неё, и у вас в замке теперь будет хорошо.

Кёко не врала. Когда служанка ушла, она снова сомкнула веки, чтобы дать зрячему глазу немного отдохнуть от яркого света – в комнате было так солнечно, что ей даже ненадолго показалось, будто она и вторым глазом теперь видит. Кёко уже ощущала, что замок тих и спокоен. Воздух больше не трещал, как во время грозы, и слуги не разносили тревогу, как заразу, – даже в их скольжении за сёдзи чувствовалась лёгкость. Где-то слышался смех. Они словно выздоровели вместе со своим даймё, и жизнь – нормальная жизнь, здоровая, обычная, – журчала как река. Громыхали поварёшки, плескалось в кадке бельё, скрипели джутовые верёвки на улице, где это бельё развешивали. Кёко невольно вспомнилась родная усадьба, и от этого она чуть снова не провалилась в сладкий послеобеденный сон, хотя, казалось, выспалась. Просто, наверное, в желудке стало слишком тепло после того, как она слопала всю курицу с рисом. Кёко скинула с себя тяжёлые шкурки, перекатилась на спину, раскинулась, позволяя свежему воздуху проникнуть под её дзюбан.

– Ты чего развалилась, как морская звезда? Тебе плохо или, наоборот, слишком хорошо?

Вообще-то Кёко было хорошо, но и впрямь резко поплохело, когда она, ещё даже не успев разомкнуть веки, увидела сквозь ресницы силуэт возвышающегося над ней Странника. То, как бесшумно он ходил