Чудак на холме - Лев Юрьевич Альтмарк

Вопреки ожиданиям, никакой особой охраны тут нет, а заведение представляет собой обыкновенную психушку – трёхэтажное кирпичное здание с шиферной крышей, окружённое двухметровым каменным забором с облупившейся побелкой. Решётчатые ворота распахивает пожилой охранник, без интереса заглянувший в удостоверение Омельченко и сразу же пропустивший нашу машину.

Внутри нас никто не встречает, и мы подъезжаем к самым дверям, которые опять же не на замке. Потом долго идём по полутёмным коридорам мимо палат с зарешеченными окошками, но останавливаться и заглядывать в них не хочется. Мне достаточно и звуков, доносящихся оттуда.

Но у глухой металлической двери в самом конце последнего коридора сидит на расшатанном венском стуле молодой милиционер в форме и с автоматом. Омельченко с ним знаком и молча здоровается за руку, на меня местный цербер глядит с подозрительностью, однако ничего не спрашивает, лишь неторопливо поднимается и вызывает по сотовому телефону главврача.

– Ключи только у него, – извиняется он. – Без его разрешения никому сюда даже приближаться не велено.

Несколько минут мы с милиционером искоса поглядываем друг на друга, пока не появляется невысокий полный мужчина в неопрятном белом халате, он вежливо кивает мне, а с Омельченко даже обнимается.

– Ну, наконец-то пришли, – неожиданно звонким, хорошо поставленным баритоном трубит он, – а то мы тут с вашим подопечным просто замучились. Вы же сами запретили проводить с ним любые лечебные процедуры. А то бы мы его запросто привели в чувство, стал бы как новенький… У нас тут сколько хочешь Наполеонов, Лениных и Сталиных, а вот Столыпин – это что-то новенькое…

– Спасибо, Степан Николаевич, – хлопает его по плечу Омельченко, – это не ваш пациент, а наш. Вот мы ему своего доктора и привезли, – он кивает на меня, – из Израиля.

– Да ну?! – главврач разглядывает меня, как какую-то диковинку. – Из самого Израиля?! Чем же этот ваш «Столыпин» так отличился от других пациентов, что ему отечественные врачи не подходят? Еврей, что ли?

– Длинная история, – машет рукой Омельченко, – как-нибудь при случае расскажу. А сегодня просто позвольте нам побеседовать с ним с глазу на глаз.

– Я на всякий случай пару санитаров приставлю, чтобы у дверей подежурили. Для порядка. Мало ли что…

– Не стоит. Два взрослых мужика с одним «Столыпиным» не справятся? – усмехается Омельченко, легонько подталкивая главврача к двери.

Палата, в которой находится рецидивист Павлов, одноместная. И очень напоминает тюремную одиночку. Кровать с нечистым бельём и тумбочка, привинченная к полу, – вот, пожалуй, и всё, что здесь из меблировки. В тёмном углу палаты сидит на корточках босой мужчина в больничной пижаме и исподлобья разглядывает нас. Никакого, даже отдалённого сходства со Столыпиным у него не наблюдается. Вместо благообразной лысины, окладистой бороды и лихо закрученных кверху усов у Павлова довольно маленькая головка с пепельно-серыми, коротко стриженными волосиками, редкая щетина на впалых небритых щеках и взгляд… нет, не затравленный, а какой-то недоумевающий и вопросительный.

– Здравствуйте, Евгений Максимович! – вежливо обращается к нему Омельченко, но мужчина даже не смотрит в его сторону. Он глядит на меня, не отрываясь, потом неторопливо поднимается с корточек и произносит глуховатым скрипучим голосом:

– Ну вот, хоть один нормальный человек пришёл, с которым можно разговаривать! Вы, сударь, наверное, представляете ту организацию, с которой у нас была предварительная договорённость?

Омельченко пытается что-то сказать, но я его останавливаю:

– Подождите, пожалуйста… Во-первых, уважаемый, представьтесь, чтобы я знал, как к вам обращаться.

Омельченко изумленно глядит на меня, но я подмигиваю, чтобы ничему не удивлялся.

– Разве вам не известно моё имя? – усмехается Павлов. – Меня зовут Петром Аркадьевичем. Фамилия – Столыпин. Этот господин мне не верит, – он указывает пальцем на Омельченко, – да ему это и не положено по чину. А вы – если вы, конечно, тот, о ком я подумал, – должны прекрасно знать, что я буду в ином обличье, и не задавать лишних вопросов…

Не очень хорошо понимаю, о чём он говорит, но решаюсь пойти ва-банк. Такое иногда проходит.

– Потому-то мы и здесь, Пётр Аркадьевич. Я в курсе дел, мне обо всём рассказывал профессор Гольдберг. Вы же с ним знакомы?

Мужчина закладывает руки за спину и принимается неторопливо расхаживать из угла в угол. Потом останавливается в двух шагах от нас и тычет меня пальцем в грудь:

– У нас была договорённость с вашим посланником, а о профессоре Гольдберге я только наслышан, – он криво усмехается и прибавляет: – Этакий новоявленный Харон, который перевозит души на своей лодке через Лету туда и теперь уже обратно… Лично знать профессора Гольдберга не имел чести. Но разве это что-то меняет? Нам нужно поскорее выбраться из жуткого каземата, и я не понимаю, чего мы ещё ждём? У вас должны быть чёткие указания на этот счёт.

Омельченко всё время пытается что-то сказать, но я прошу его:

– Оставьте нас, пожалуйста, наедине. Нам нужно побеседовать, – а «Столыпину» поясняю: – Этот господин пока не в курсе наших дел, поэтому так и поступает.

Омельченко, не говоря ни слова, выходит из палаты, и я слышу, как в замке проворачивается ключ. Присаживаюсь на край кровати и лезу в карман за сигаретами.

– Курите? – интересуюсь у «Столыпина».

Он недоверчиво косится на пачку «Мальборо», протянутую ему, и спрашивает:

– А что это? Табак? Нет, не курю…

Всё выглядит так, словно он даже понятия не имеет, что такое сигареты. Если передо мной артист, то довольно искусный.

– Итак, давайте побеседуем, – закуриваю и гляжу на него в упор. – Вас зовут Петром Аркадьевичем Столыпиным. Верно?

– Да, – мужчина нервно мотает головой и снова принимается расхаживать из угла в угол. – Сколько ещё вам можно твердить? Или вы не тот, за кого себя выдаёте?

– Я себя ни за кого не выдаю… А как вы можете доказать… ну, что вы – именно вы?

– Ничего никому я доказывать не собираюсь! Мне было предложено вернуться в этот мир и поселиться в теле молодого человека по имени… – он слегка морщится, – Павлов Евгений Максимович. Замечу, что никакого отношения к настоящему Павлову не имею и не имел, и чем он занимался раньше, не знаю. Мне совершенно неинтересно разбираться в чужих проблемах…

Пока начало нашего разговора развивается нормально, значит, нужно продолжать в том же духе. Главное, не проколоться на какой-нибудь мелочи, чтобы он ничего не заподозрил, не замкнулся и не перестал со мной откровенничать.

– Вы, уважаемый Пётр Аркадьевич, должны понимать, что на карту поставлено многое, – продолжаю импровизировать дальше, – поэтому нам необходимо убедиться в том, что не произошло никакой ошибки, и в теле Павлова присутствуете именно вы.

– Каких вы доказательств от