По волчьему следу - Екатерина Лесина

стороны, чего тянуть-то? Бекшеев слушает, как обычно, внимательно. А потом говорит невпопад:

- Мне развод одобрили… точнее уже документы прислать должны были бы.

- Поздравляю. Наверное. Или посочувствовать?

О своей жене он больше не говорил. Да я и не спрашивала. Как-то это… чересчур личное, что ли? А вот теперь почему-то обрадовалась. Совершенно иррационально так. Будто и вправду собиралась…

Что собиралась?

- Как нога?

- Да не чувствую почти, - признался он. – И голова прошла.

- Оторвать бы её тебе за дурость.

- Как-нибудь потом. После дела.

- Вот-вот… тогда другое появится, потом третье… и будет длиться это вечность.

- Полагаешь?

- Да почти уверена, - я вытягиваю ноги. Лавка не слишком удобная, но это я просто слишком уж разборчивою стала.

- Тогда какой смысл? – Бекшеев поднимает с тропинки камушек. – Знаешь… ты права, наверное… один, потом другой… третий… и ведь нельзя сказать, что они совсем безумны и не понимают, что творят. Понимают. Но при этом… какой-то особый вид безумия. И оно никогда не закончится… вот и в чем смысл-то?

- Смысл? – я пожала плечами. Наверное, я все-таки была слишком приземленной, далекой от этаких философских размышлений. – В том, чтобы остановить очередную тварь. И желательно, пораньше…

- Но…

- И столько тварей, сколько получится. А уж что там дальше… извини. Это не ко мне.

- Ною, да?

- Если бы… вот скажи мне лучше, Бекшеев, чего ты будешь делать, когда тебе мозги снова перемкнет? – я пальцем ткнула в голову. – А если не откачают?

- Тогда я умру.

- Как все просто. А с нами чего будет? С отделом?

- Ты возьмешь.

- Будто это так просто, - меня передернуло от одной мысли. – Нет уж… я уже пробовала. Хватит. Не мое это. Да и не справимся мы, сами… то есть, как-то, конечно, справимся, но заведомо хуже, чем с тобой…

Снова молчим.

Каждый о своем.

У него в кармане очередной список. И я знаю, что бумаг в кабинете становится все больше. И что Шапошников не удержится, сунет в эти бумаги нос, пытаясь понять, чего же в них важного. А может даже решит, что он-то не глупее нас с Бекшеевым. И сам найдет убийцу.

Пускай.

Лишь бы не пригреб чего важного. С другой стороны, зная Бекшеева, все бумаги эти им уже просмотрены. А значит, в голове его имеются. И исчезновение ничего-то не изменит.

Наверное.

- Может, машину вызвать? – предложила я. – Тут такси быть должно… автомат телефонный я видела.

Только пары копеек в кармане нет.

Но можно в госпиталь вернуться. Попросить у Валерии Ефимовны. У нее-то телефонный аппарат должен быть.

- Лучше пройдемся, - Бекшеев решительно встал.

- Думаешь? Тебе же нога болела.

- Уже не болит.

- Это временно!

- Вот именно! И время надо ловить… давай…

И руку оттопырил.

Серьезно?

- Не составите ли мне компанию? – он и ножкой шаркнул, явно насмехаясь.

- Меня всегда это бесило неимоверно, - призналась я, взяв Бекшеева под руку. В конце концов, ночь на дворе… да и ничего такого мы не делаем.

Вообще.

И он разведенный… я разведенная… нет, даже если бы не были разведенными, то в ночных прогулках нет ничего предосудительного. А для разведенных тем более.

- Что именно?

- Расшаркивания эти. Любезности. Я же… я ж к такому не привычная совсем. Не подумай, что дома у нас ругались там. Или еще что… нет, все тоже вежливые. Здравствуйте и до свидания, и потом спасибо тоже говорить приучена.

- Я знал, что ты воспитана лучше, чем порой кажется…

- Бекшеев!

- Да?

- Ты шутить умеешь?

- Иногда, - кажется, он несколько смутился. – Правда, мне говорят, что чувство юмора у меня своеобразное, а потому не всем может быть понятно.

- Не верь.

Мы вышли из сада.

Улица. Прямая и темная. Фонарь горит где-то далеко, и кажется таком размытым, ненадежным. Узкий бордюр, широкая мостовая, но по ночному времени улица пуста. Ни машин, ни телег, ни людей.

И это хорошо.

- Так вот… когда… я вышла замуж…

Ему не нравится это упоминание, но из песни слов не выкинешь.

- Меня пытались вывести в свет… даже вывели. И преподавателей наняли. Всяких. В том числе по этикету.

- И как?

- Хуже только танцы… а нет! Музыка еще! Игра на фортепиано. Я понятия не имела, что воспитанная девушка должна уметь играть на фортепиано! Зачем?!

Тихий смех.

И можно представить, что нет ничего и никого. Ни жертв, ни убийцы, ни прочего вот… что просто город, ночь и прогулка с человеком, который… симпатичен?

Пожалуй.

Это ведь не преступление? Гулять? И снова чувствовать себя живой? И никого я, ожившая, этим не предаю? И совесть в кои-то веки затыкается.

- Музыка развивает… что-то там. Кстати, не только девушек учат.

- И тебя?!

- Пытались. На кларнете. Увы, оказалось, что у меня напрочь отсутствует слух. Но мой старший брат неплохо управляется с лютней. А другой – с кларнетом. Правда, они давно уже в руки их не брали. Так что мне повезло… хотя некоторое время слух пытались развить. Так что… приходилось мучиться. И мне, и тем, кто меня учил, и тем, кому приходилось слушать.

- Тяжело жить аристократу… то ли дело я. Утром встала, корову подоила, на поле выгнала, кур открыла…

- Зачем?

- В каком смысле?

- Как можно открыть курицу?

- Курятник. Открывают курятник, чтобы куры выходили и уходили.

- Куда?

- Еду искать!

И главное, с кем бы другим я бы решила, что надо мной издеваются. Но Бекшееву и вправду было интересно…

- Куры – мусорные птицы по сути. И летом, весной их выпускают. Они бродят, ищут там себе зерна, червей… докармливают, конечно, но все меньше, чем зимой, - поясняю.

И вспоминаю свои руки.

А ведь не были они гладкими. И потом тоже долго их восстановить пытались. Отбелить. Стереть мозоли, счищая кожу едва не полностью, вымачивая эти несчастные руки в семи растворах, натирая семью кремами…

Нет.

Не хочу о работе.

Завтра. Я тоже посмотрю список… и Михеича надо будет попросить. Он местных знал, особенно тех, из деревни. А уж такую, которая бы… хотя нет, вряд ли из наших. Если подумать, наша община не из бедных была. И украшения у каждой, считай, имелись.

Сапоги.