Стражи времени - Лев Юрьевич Альтмарк

– А дальше гипноз?

– Не знаю, о чём и как они разговаривали, но после того, как он распрощался с их представителем «Стражей», пришёл мой черёд. Я не знал, каков результат их беседы, но решил встретиться с ним в тот же вечер якобы для уточнения некоторых деталей. Как я понял, их разговор закончился ничем. А дальше – действительно гипноз и первое попавшееся место, где его можно было бы на некоторое время укрыть. Это рабочая бытовка на закрывшемся заводике, которую полиция быстро вычислила. Поэтому мне пришлось подыскивать новое место, и тогда я познакомился с женщиной, на квартире которой Илью, в конце концов, и отыскали. Впрочем, отчасти я на то и рассчитывал. Не мог же я его прятать до бесконечности или отпускать домой, так ни о чём и не договорившись с вами… Ваше любопытство, Даниэль, удовлетворено?

– Вполне.

– Итак, что вы мне скажете? Я могу отправляться в своё время, чтобы убедиться в вашей честности?

Но ответить ему уже не успеваю, потому что в трубке раздаётся какой-то грохот и крики, и я даже вздрагиваю от неожиданности.

– Отлично! – комментирует из-за спины Штрудель. – Группа захвата на месте и уже работает!

Свет в палате притушен, и стоит такая тишина, что в ушах звенит. А может, это шумят бессонные приборы у кровати сына. Время от времени поглядываю на них – всё те же колеблющиеся синусоиды и бегущие цифры, от которых нет пока никакой пользы. Вожу глазами из стороны в сторону и ни на чём не могу остановить взгляд…

После крупного скандала, который я закатил Штруделю, он неожиданно рассвирепел, хлопнул дверью и уехал, а мне, невзирая на мои отчаянные уговоры и даже попытки бороться с медсёстрами, доктор Ворохов на всякий случай вкатил успокоительный укол, и теперь я, словно обездвиженный овощ, лежу на соседней кровати.

Шевелиться мне сейчас тяжело, руки и ноги словно налиты свинцом, а голова гудит, как будто кто-то грохнул меня обухом по затылку. Тянет в сон, но я сопротивляюсь, не хочу…

Хоть я злюсь на Лёху и заодно на всю израильскую полицию, однако понимаю, что больше всего в сложившейся ситуации виноват, вероятней всего, я сам. Мог же предположить, что этого очередного пришельца из будущего, беседовавшего со мной по телефону, полицейский спецназ, конечно же, схватит, а вот удержать вряд ли сумеет! Мой собеседник ясно заявил, что в любой момент может вернуться в своё время, то есть на глазах у всех просто исчезнет. Как это случилось с тем, первым, которого он застрелил в «Мексикано»…

Что мне теперь остаётся? Где взять волшебное слово, которое выведет сына из проклятого гипноза? Кому еще пообещать, что выполню всё, что попросят, лишь бы сын вернулся?..

Нащупываю в темноте телефон, лежащий на тумбочке рядом, и набираю Лёху. Он отвечает не сразу и неохотно, но я начинаю говорить, даже не вслушиваясь в его отрывочные и обидные слова:

– Слушай, брат, прости меня, хорошо? Совсем я, видно, с катушек съехал – на тебе пытался отыграться за свою глупость и недальновидность… А ты всё сделал правильно и, как полицейский, просто не мог поступить иначе. Преступника надо задерживать, кем бы он ни был… Как я мог выпустить из внимания, что у этих ребят из будущего всегда в запасе такая великолепная возможность исчезнуть в любую минуту? Это я должен был предусмотреть – и не предусмотрел, хотя даже он сам говорил мне про это. Моя вина…

Лёха что-то отвечает, но я почти не вслушиваюсь в его слова. Я и свои-то слова не очень хорошо различаю.

По стенам бегут неясные отсветы от огней за окном, пробивающиеся сквозь колышущиеся от лёгкого ветерка шторы. Безразлично слежу за ними, и оттого, что они немного отвлекают внимание, мне чуть легче.

Кто-то осторожно гладит мою руку. Оказывается, это жена сидит рядом с моей кроватью. Я-то думал, что она куда-то ушла вместе со всеми, а она здесь.

– Успокойся, Даник, – еле слышно шепчет она, и лица её не разобрать в полумраке, – я с тобой. Мы с Ильёй всегда с тобой… Доктор Ворохов сейчас в своём кабинете обзванивает всех своих знакомых врачей, чтобы попробовать решить проблему гипноза. Так что мы не одни. Нам обязательно помогут, я в это верю. И ты тоже верь, не отчаивайся!

– Шауль…

– И он никуда не ушёл, а только молится в коридоре…. Если хочешь, позову его.

Ничего ей не отвечаю, но на душе становится чуть спокойней, потому что мои друзья – а как иначе всех этих людей назвать? – меня не оставили в одиночестве, один на один с бедой. Иначе совсем было бы худо…

То ли это снится, то ли нет.

Я снова в убогом общежитии авиазавода, сижу в полутёмной комнате на старом венском стуле. В углу письменный стол, заваленный рулонами чертежей и какими-то бумагами. Конус света от настольной лампы с самодельным зелёным абажуром выхватывает из темноты только старые эмалированные кружки, в которых остывшая горячая жижа из смеси крепкого чая и кофе. Одну из них я так и не допил…

В кресле напротив меня Роберт Людвигович Бартини. Горло его закутано в белый шарф, а сам он подслеповато щурится. Но это я скорее чувствую, а не вижу, да и у него вместо глаз чёрные глубокие впадины.

– Здравствуйте, Даниил, – негромко произносит он, – я не сомневался, что вы снова ко мне наведаетесь.

– Неужели Шауль Кимхи опять отправил меня в путешествие во времени? – бормочу удивлённо. – У нас с ним даже разговора об этом не было…

– Вам никто больше не нужен для перемещений, – слегка ухмыляется Бартини. – Если у человека благие цели, то ему по силам управлять своим временем и покорять пространство без посторонней помощи.

– Я вас не понимаю, – удивляюсь ещё больше, – ведь я никакой не учёный, а простой мент, который выполнял свою не особенно чистую работу. В ней нет никакой романтики и никакого полёта. Рутина и грязь – во все времена. Какие у меня могут быть благие цели, кроме ловли преступников и вот теперь – возвращения сына?

Бартини молчит, лишь помешивает чайной ложкой свой остывший напиток.

– Это не совсем так, – голос его, поначалу глуховатый и тихий, постепенно набирает какую-то странную мощь, но по-прежнему мягок и вкрадчив. – Вот послушайте. Я когда-то записал эти свои мысли и постоянно прокручиваю их в голове, потому что в них для меня вырисовалась универсальная формула нашего существования – пускай без цифр и символов.