Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

несколько дней назад по его приказу был заперт Отье. Он успел увидеть, как отца Хасинто отвели в одну из камер, соединяющихся между собой, а потом солдаты заколотили досками единственное окошко в двери.

Оставшись один в темноте и тишине, которую нарушало лишь хлюпанье воды под ногами, Эймерик почувствовал себя намного лучше. Постепенно тревога утихла, уступила место какой-то ватной расслабленности, позволяющей вспоминать то, что произошло, без эмоций, словно это было не с ним.

Так, бродя по камере, он провел неизвестно сколько часов. Не испытывая голода, ничего не желая – ему лишь хотелось, чтобы спокойствие длилось вечно, чтобы его измученная душа могла отдохнуть, погрузившись в это безмятежное отупение.

Поэтому услышав, как кто-то отрывает дверь, Эймерик почувствовал досаду. Он ожидал увидеть Семурела, но, когда глаза привыкли к свету, обнаружил перед собой старуху в сопровождении двух солдат.

– А, епископ, – пробормотал инквизитор.

– Наденьте цепь, – приказала старуха.

Не сопротивляясь, Эймерик протянул руки стражникам. Они закрепили железные кольца на запястьях, перекинув тонкую цепь через прутья оконной решетки.

– Оставьте нас, – потребовала старуха, отдавая факел одному из солдат.

Эймерик вяло прислонился к открытой двери камеры. Равнодушным взглядом окинул морщинистое лицо женщины, умные глаза, растрепанные волосы, тонкий рот и черный плащ на худом теле.

– Значит, ты знаешь, кто я, – сказала старуха.

Эймерик продолжал молча смотреть на нее.

– Ты ни о чем не хочешь у меня спросить?

Инквизитор безразлично покачал головой. А потом добавил:

– Оставь меня, дай подготовиться к смерти.

– Но тебе не суждено умереть.

Эти неожиданные слова вывели Эймерика из оцепенения. Он снова вгляделся в лицо, при свете факелов казавшееся древним, как мир.

– Что ты хочешь сказать? – насторожился инквизитор.

Старуха не ответила. Помолчала несколько секунд, потом спросила:

– Ты когда-нибудь слышал о Монсегюре?

Решив солгать, Эймерик отрицательно помотал головой.

– Монсегюр – это замок на вершине скалы, у реки Лозон. Мы скрывались там от преследований короля Франции и Тулузской инквизиции. Нас, последних катаров Лангедока, оставалось человек двести. Сеньор местных земель, Раймон де Перейль, владелец замка, предложил нам убежище. У него было три дочери – Филипа, Арпаиса и младшая – Эсклармонда, – она исповедовала нашу религию.

– В каком году это происходило, старуха? – голос Эймерика зазвучал враждебно. Зря он сразу не повел себя так – старуха бы ушла, а теперь принять свою судьбу ему будет сложнее.

– Это было в 1243-м, – старуха зажмурилась, а потом снова открыла глаза, – осада продолжалась целый год. В марте 1244-го маркиз Раймон VII Тулузский пытался стать посредником, но ничего не вышло. Четырнадцатого марта после очередного штурма Монсегюр был взят; через два дня нас, катаров, вывели из замка: самых старых и больных несли на носилках молодые.

– Зачем ты рассказываешь мне все это? – Эймерик нетерпеливо подергал руками, цепь зазвенела.

– Разве не хочешь знать о нас все? – ирония в голосе старухи тут же сменилась горечью. – Нет, дело в другом. Ты и такие, как ты, причинили много страданий ни в чем не повинным людям. Ты поймешь это и поймешь, к чему тебя приговорили, только если узнаешь правду. В каком-то смысле мой рассказ – часть твоего приговора.

– И он не смертный? – спросил Эймерик, окончательно приходя в себя.

– Нет, не смертный. Но прошу тебя, не мешай мне. – Старуха сглотнула. Очевидно, ей очень тяжело давались эти воспоминания. – Когда нас вывели из замка, мы увидели площадку, огороженную высоким частоколом. Внутри на землю были накиданы просмоленные дрова и охапки соломы. Нас втолкнули в этот загон, как скотину, а потом закрыли единственный выход. Мы долго ждали своей судьбы, дрожа в бирюзовых одеждах, которые нас заставили надеть. Солдаты пели ваши священные гимны, а монахи смотрели на все со скалы, читая ваши молитвы, – старуха ненадолго замолчала, вглядываясь в бесстрастное лицо инквизитора. – Через час солдаты швырнули за частокол факелы. Солома и дерево тут же вспыхнули. Мы закричали от ужаса, бросились к ограде и начали стучать по столбам. Я видела, как матери пытаются укрыть от огня своих детей, как пламя охватывает лежащих на носилках стариков. Повторяю, нас было двести, и боль от обжигаемой плоти казалась невыносимой. Ты знаешь, что такое гореть заживо, монах Николас?

Эймерик нетерпеливо мотнул головой. Вопрос не требовал ответа.

– Конечно, – продолжала старуха. – Ты за свою жизнь тоже многих сжег. То, что мы выстрадали, не передать словами. Ты словно не можешь выбраться из плена нестерпимой боли, и каждая частица твоего тела испытывает ужасные мучения. Но смерть приходит не сразу. Мы не были прикованы цепями и могли бегать по объятой пламенем земле, бегать всей безумно кричащей толпой, чувствуя, как горит наша плоть. А твои братья смотрели на это и наслаждались. – Старуха снова замолчала, перебирая в памяти воспоминания. На лбу выступил пот. – Вдруг я увидела, как Эсклармонда, на коже которой виднелись страшные ожоги, сунула руки в огонь и стала лихорадочно раздвигать горящие поленья. Ей удалось расчистить кусок земли, и тогда я поняла, что она задумала. На поляне росла ядовитая трава под названием безвременник. Мы решили съесть ее, пусть даже опаленную огнем, чтобы наши страдания быстрее закончились. Вслед за Эсклармондой я отодвинула куски дерева и сунула несколько листков безвременника в рот. То же самое сделали остальные – кто еще оставался в живых.

Эймерик слушал очень внимательно. Но старуха не обращала на него внимания. Она словно снова переживала этот кошмар.

– Скоро от огня один край частокола рухнул. Почти всех оставшихся в живых погребло под завалами. Мы, всего лишь впятером, побежали туда, но впереди нас ждало не спасение, а пропасть. Однако мы без раздумий бросились вниз – не для того, чтобы выжить, а для того, чтоб быстрее умереть. Потому что яд никак не подействовал. Наши палачи тем временем смотрели, как рушатся остатки частокола, образуя гигантскую жаровню, – скорее всего, они были уверены, что в этом аутодафе выживших нет.

Слушая рассказ с большим интересом, Эймерик даже забыл о том, где находится. И заговорил со старухой так, словно по-прежнему оставался инквизитором.

– Как же вы спаслись?

– Пока мы скользили вниз по отвесной скале, наша одежда продолжала гореть. Двое разбились о камни. Я, Эсклармонда и Бертран Марти, один из четырех Совершенных, руководивших нами во время осады, упали в Лозон, недалеко от ключа с сернистой водой, который бил в пещере. Не помню, как мы до него доплыли, – думаю, наши тела просто принесло туда течением. Очнулись мы в пещере; там было очень ветрено; она укрыла нас от солдат, уходивших из Монсегюра по берегу реки.

– Остальное я