Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму - Константин Фрес

class="p1">Казалось, он готов дразнить чудовище бесконечно. Он подскочил на ноги, в руке его блеснул верный меч. Может, это было безумие — бросаться в бой с оружием, пробовать поразить магическую сущность Микаэля мечом, который против него был словно зубочистка, но это был единственный шанс.

Впрочем…

Нет, не единственный.

Из-за мельтешащей перед ним огромной, неповоротливой, страшной черной туши, заполняющей почти всю комнату, Тристан не заметил, как раскрылось окно и белая тень тихо и незаметно скользнула по подоконнику.

Не увидел и не почувствовал и Микаэль, натравливающий магию на Тристана, как к нему приближается, чуть шелестя белым инквизиторскими одеждами, смертельная опасность.

Он все еще сидел на полу, точнее, его беспомощное, уставшее тело, когда неумолимый и тихий, как последний вздох, Алекс подошел к нему вплотную и занес над его головой руку, блеснувшую серебряными когтями. Взмах — и когти с хрустом вонзились в череп Микаэля, пронзив обе глазницы и лоб.

Темная кровь плеснулась на белоснежную сутану, отчего на лице юного инквизитора выписалось еще более брезгливое выражение. Алекс, злобно сжав губы, рванул, терзая плоть завопившего противника, и ленты магии, удерживающие темную сущность, погасли, иссякли.

Ослепленный, с изодранным в клочья лицом, Микаэль катался по разбитому полу, прижимая ладони к кровоточащим ранам, и орал, орал так, что рвались голосовые связки.

— Ни слова в утешение и в напутствие, — сурово сказал Алекс, брезгливо отряхивая окровавленную руку. — Прощай, мерзавец.

Тонкий и коварный стилет, выскользнув из белого рукава сутаны Алекса, с сочным хрустом вонзился в висок демона, и тот затих, разом смолкнув и уронив руки. На его изодранном лице запечатлелось удивленное выражение, и Тристан, переведя дух и утерев пот со лба, опустил меч, а молодой инквизитор брезгливо оттолкнул ногой мёртвое холодеющее тело.

— Ослеплен, — констатировал он. — Как и было предсказано. То, что начертано, сбудется. Его не обманешь…

— Из всех путей он выбрал самый наихудший, — смиренным голосом произнес Алекс, рывком вынимая свой стилет из раны на голове демона. — не просто ослеплен, но и мертв. Совсем, бесповоротно.

— Алекс, какого черта ты тут делаешь? — тут же строго поинтересовался Тристан. — Как ты догнал нас, я же…

— Да, да, да, — рассеянно ответил Алекс, — вы зачаровали дверь. Но ведь есть же еще окно, — молодой инквизитор указал на распахнутые ставни.

— Так ты меня видел? Ночью, когда вы втроем?..

— Ну, разумеется, ваша милость, я вас заметил.

— Заметил и не подал вида?

— А что я должен был сделать? Встать и поприветствовать вас? Но я был занят; и сама ситуация не подразумевала возможности обмена великосветскими любезностями. Я просто отметил для себя, что вы ходите у нас за дверью, вот и все.

И это первый признак — не выходить в дверь, если вы за ней стояли и что-то чертили на ней своим ногтем, господин отец. Я слышал, как вы пишете символы на ней.

Глава 7.6

Израненный серебряными когтями труп Микаэля как-то незаметно растаял. Превратился даже не в пепел — в ничто, в серую пыль, какую обычно горничные убирают метелками и вениками, сметая в крохотные совочки.

Алекс молча, безо всякого почтения, растоптал то, что осталось от демона и подопнул то место, где то лежал, чтобы и следа от него не осталось.

Софи молча стояла за полувыбитыми дверями, и Тристан втащил ее в комнату за руку, как провинившуюся девочку в класс для наказаний. Вид у него был такой, будто он собирался пороть ее розгами.

— Госпожа матушка, — почтительно поприветствовал Софи Алекс, склонив голову.

На его тонком, притворно-смиренном лице не было ни тени удивления, только чуть ехидная улыбка, и Тристан фыркнул злобно, понимая, что для наблюдательного Алекса не было тайной, кто скрывается под маской герцогини.

«И, вероятно, уже давно, — желчно подумал Тристан. — Вероятно в тот самый миг, когда Голодные прокусили ей ногу, он ее и узнал. Вон как лихо препирался и бравировал фляжкой коньяка в кармане! Узнал по чулкам; по голосу. Наблюдательный; дерзкий. Определенно, толк из мальчишки будет».

— Выйди-ка на минуточку, Алекс, — рыкнул Тристан, — нам с твоей матерью надо поговорить!

— Наконец-то, — непочтительно проворчал Алекс. Но вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

— Тристан, но я же принесла извинения!

Как только дверь на разбитых петлях кое-как вернулась на свое место, Тристан ухватил Софи и что есть сил притиснул ее к стене, исступленно глядя в ее глаза.

— Семь лет, Софи! — прошипел он, стискивая ее, непонятно зачем, то ли чтоб измять, причинить ей боль, то ли обнять крепче и прижать к сердцу. — Семь лет! Ты выедала мне мозг семь лет за то, чего не было и не могло быть! Ты была со мной все это время, ты видела изнанку моей работы; где и когда тут крутить романы с барышнями?!

Его руки, наконец, определились с тем, что делать с женщиной. Софи оглушительно взвизгнула, ощутив, как пальцы Тристана, путаясь в ее одежде, отыскивают застежку на ее штанах.

— Извини, Тристан, — как можно тверже и уверенней произнесла она, хотя какая твердость в голосе может быть у человека, с которого бесцеремонно спускают штаны? — Но я и подумать не могла, что этой вульгарной дамочкой могу быть я! Эти чудовищные чулки…

— То есть, ты понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю? — хладнокровно уточнил Тристан, добираясь до ее голого тела и ухватывая ее рукой за бедро так жадно, что она снова вскрикнула.

— Сделаешь?! — переведя дух, простонала Софи, прижатая тяжестью его тела к стене, пока он возился с застежками на своих брюках. — Вообще-то, ты приготовил мне не меньше сюрпризов! Сыновья! Что ты с ними сделал?! Я чуть с ума не сошла, увидев вас троих, и Алекса — в сутане!

— Рэй просто не любит белый цвет, — хладнокровно пояснил Тристан, отстраняясь от Софи и рывком поворачивая ее к себе спиной. Его дыхание было учащенным и сбивчивым, он снова прижался к ней всем телом, так крепко и так порывисто, будто давно уже изнемогал от желания сделать это, и поцеловал в шею, зарывшись лицом в пропитанную запахом Софи одежду, зажмурившись, чтоб скрыть нахлынувшие на него чувства.

— Как долго с тобой было холодно, — пробормотал он так жалобно и вместе с тем с таким облегчением, что Софи не вынесла — зарыдала от его признания. — Да, Софи, да, мерзавка, я же люблю тебя. Я честно пытался продолжать жить без тебя, оставив тебя в покое, но это невозможно. Невозможно.

Он снова порывисто поцеловал ее, вдыхая жадно ее аромат. А затем грубо, рывком, спустил ее