Сакс Ромер - Спящий детектив

— Я сказал, что он одержим, — внушительно продолжал тот. — Он сумасшедший, захваченный одной идеей. Его безумный разум зарядил эфир, — Клау махнул рукой по сторонам, — безумными мыслями. В комнате мистера Петтигрю также обнаружим мы эти уродливые мыслительные формы. Он вне сомнения безумен, наш потрошитель мумий. В данном случае не стану я полагаться на одическую фотографию, или же науку Циклов преступления, но только на свою библиотеку.

Никто из нас, я уверен, не понимал, о чем говорит Морис Клау. Мы молчали; до нас доносился приглушенный шум уличного движения на Веллингтон-стрит, а мы стояли вокруг стола, этого современного гроба, где покоилось 4000-летнее тело. Затем Гримсби осторожно спросил:

— Вы ничего не станете осматривать, мистер Клау?

И тогда Морис Клау изумил нас всех.

— Мне явилась мысль! — громко вскричал он. — Проклятие! Явилась мне мысль!

Он схватил свой коричневый котелок, лежавший на столе рядом с обезглавленной мумией.

— Быстрее, Изида! — воскликнул он и взял девушку за руку. — Явилась мне еще одна мысль, тревожная в крайности! Мистер Сирльз, не могли бы вы пойти с нами?

Гадая, куда и зачем мы направляемся, я последовал за ними, попрощавшись с окаменевшим от удивления Гримсби. Думаю, он был разочарован расследованием Мориса Клау — если этот краткий визит можно назвать расследованием. Кроме того, инспектор Гримсби сожалел, что так недолго пробыл в обществе очаровательной Изиды.

Джентльмен средних лет поспешил за нами и отпер дверь.

— Спокойной ночи, инспектор Гримсби! — сказал Морис Клау. — Спокойной ночи, мистер Некто, кто не был представлен!

— Мое имя Уэлби, — улыбнулся джентльмен.

— Спокойной ночи, мистер Уэлби! — сказал Морис Клау.

По пути в Уоппинг Морис Клау развлекал меня историями о путешествиях по полуострову Юкатан. Я еще не встречал человека, который осмелился бы бросить вызов этим неисследованным смертоносным болотам; но Морис Клау болтал о храмах Исамаля[41] так же непринужденно, как другой рассказывал бы о парижских бульварах. Изида не принимала участия в разговоре, и я заключил, что девушке, повсюду сопровождавшей отца, все же не довелось побывать вместе с ним в джунглях Юкатана.

— В сердце тех лесов, мистер Сирльз, — прошептал Клау, — есть вещи более загадочные, чем безголовые мумии. Известно ли вам, что тайна великих храмов, похороненных в болотах и джунглях и охраняемых лишь змеями и склизкими, ползучими тварями, есть дверь, которую науке только предстоит открыть? Что за люди построили их, каким богам поклонялись там? Предположим, — он наклонился к моему уху, — что имею я ключ к той загадке; заполучу ли я бессмертие? Да? нет?

В беседах, какими бы эксцентричными они ни были, Клау всегда производил впечатление человека, наделенного могучим, необычайным умом и богатейшим, уникальным жизненным опытом. Мне было жаль, что наш разговор прервался — мы прибыли в Уоппинг.

Еще издали я заметил, что лавка Мориса Клау погружена во тьму; велев кэбмену ждать, мы прошли мимо склада, за которым перекатывались мутные воды Темзы. Мой эксцентричный спутник извлек из туго набитого кармана плаща ключ и вставил его в замок на двери, похожей скорее на невесть как оказавшийся здесь обломок дощатого, полуобвалившегося забора.

Дверь распахнулась.

— Ах! — прошипел Клау. — Она не заперта!

Он зажег спичку и стал вглядываться в пропахшую неведомыми ароматами тьму.

— Уильям! — загрохотал он. — Уильям!

Но ответа не было. Изида внезапно прикоснулась к моей руке, и мне почудилось, что чудесное самообладание в этот миг изменило ей.

— Что-то случилось! — шепнула она.

Ее отец зажег газовую горелку. Желтоватый свет, разгораясь, вырывал из темноты мебель, картины, клетки для животных, стеклянные витрины, статуэтки, груды дешевых украшений и вставных челюстей, книги и сотни других предметов из необычайного ассортимента Мориса Клау.

Под заваленным всевозможными мелочами прилавком мы обнаружили Уильяма, который лежал на спине, широко раскинув руки.

— Ах! cochon![42] — пробормотал Морис Клау. — Налитая пивом свинья!

Он нагнулся, пытаясь приподнять голову продавца. Затем, к моему удивлению, склонился еще ниже и стал подозрительно нюхать воздух. Изида Клау вновь схватила меня за руку; ее черные глаза широко раскрылись, она подалась вперед, глядя на отца. Клау выпрямился, держа в руке стакан, где еще оставалось несколько капель жидкости — пива, следовало полагать. Он приблизился к горелке и внимательно исследовал жидкость; мы с Изидой продолжали наблюдать за ним. В завершение этой процедуры Морис Клау погрузил в грязный стакан длинный палец и поднес кончик пальца к языку.

— Опиум! — произнес он. — Много капель чистейшего опиума поместили в пиво!

Он повернулся ко мне; на лице цвета древнего пергамента появилось странное выражение.

— Мистер Сирльз, вторая моя мысль была хорошей идеей, — сказал он. — Я удивлю вас теперь.

Он провел нас в аккуратный, делового вида кабинет, примыкавший к неописуемо грязной и захламленной лавке. Хотя в лавке и во дворе перед нею имелось лишь газовое освещение, в кабинете Клау зажег электрическую лампу. Но мы недолго пробыли в святая святых Мориса Клау, где вдоль стен выстроились сотни книг — малоизвестные труды по криминологии, хроники самых поразительных событий и явлений; миновав еще одну дверь, мы стали подниматься по лестнице, устланной толстым ковром.

Я никогда еще не проникал так далеко в обитаемую часть заведения Мориса Клау; до сих пор пределом моих изысканий оставался кабинет с книгами. Зажглись новые электрические лампы, и я увидел, что мы стоим в просторном холле со стенами, выложенными массивными панелями из мореного дуба. У стен, как часовые, замерли фигуры в рыцарских доспехах; я заметил и несколько великолепных образчиков китайского фарфора. Мне показалось, что я попал в главную залу старинного английского замка.

После мы очутились в большой прямоугольной комнате; признаюсь сразу, что при всем желании мне едва ли удастся ее описать. Как видно, она одновременно служила кабинетом, библиотекой, лабораторией и хранилищем всевозможных диковин от мраморных статуй Будды до бесчисленного множества сапог.

Здесь находилась также плита с духовым шкафом; на персидском кофейном столике красовалась сковородка с жареными сосисками, застывшими в собственном жире.

Более того, свернутый гамак ясно свидетельствовал о том, что эта комната служила и спальней.

В общей сложности, я насчитал в комнате четыре мумии. Одна из них лежала в мусоре на полу, частично развернутая и — обезглавленная!