Погоня за судьбой. Часть II - Dee Wild

Достав из кармана пластиковые стяжки, приобретённые накануне в хозмаге, я уложила стул на бок и принялась прилаживать к нему Слесаря. Рука… Стяжки одна за другой пронзительно жужжали, приковывая его к стулу. Нога… Мне всё время казалось, что здоровяк, когда очнётся, разорвёт их одним движением, словно свифтовский Гулливер, поэтому я израсходовала всю пачку — все полсотни штук. Наконец, когда работа была закончена, мне со второй попытки с нечеловеческим усилием удалось поднять стул вместе со Слесарем и установить его в вертикальном положении.

Теперь мне нужно было дождаться его пробуждения и выведать какую-нибудь информацию. Свесив голову набок, он пребывал без сознания и тяжело дышал, а я тем временем решила разведать обстановку. Дом был пуст, единственная спальня не содержала признаков того, что в ней бывает кто-то ещё, кроме Слесаря — не было фотографий, в шкафу не висела одежда, кроме безразмерной, в которой я могла поместиться, словно в палатке, поэтому я сделала вывод, что он живёт тут один. Тем лучше. Спешить было некуда…

— Что за чертовщина? — раздался могучий бас.

Я оторвалась от книги, взятой с одной из полок, и взглянула на пленника. Он слабо подёргивался и осоловело оглядывался по сторонам. Потом увидел меня, полулежащую на диване сбоку от него.

— Ты кто? Что делаешь у меня дома? — спросил он с ноткой недоумения в голосе.

— Мне нужно знать всё об интернате, — без предисловий ответила я, поднялась и подошла вплотную к нему. — Я знаю, что вы связаны с тем, что случилось в интернате Каниди несколько лет назад. Мне нужна информация — кто это сделал?

Брови его дёрнулись, секундное замешательство промелькнула на лице, взгляд обежал комнату и вернулся ко мне.

— Я понятия не имею, о чём ты! — рявкнул он и нахмурился. — Развяжи меня сейчас же!

Он что-то скрывает, я кожей ощущала его ложь, и теперь я была почти уверена в этом. Неужели безумный старик оказался прав?

— Не так быстро, — ответила я. — Я чувствую, вам что-то известно.

— Да мне начхать, что ты чувствуешь! А ну быстро разрезай стяжки! Отпусти меня!

Я стояла перед ним и разглядывала его злобное красное лицо, раздувавшиеся ноздри, яростные влажные глаза. Вот как… Ты всё ещё мнишь себя хозяином положения, здоровяк? Ты никого не боишься, живёшь себе спокойно в домике на отшибе и занимаешься любимым делом. А с каких пор? Наверное, с тех пор, когда твои преступления поросли паутиной, когда ты и твои дружки, заметая следы, раздавали деньги налево и направо, покупая лояльность полиции и молчание земляков. И избавляясь от тех, кто не желал молчать. Так это было?

— Рассказывай всё, что знаешь, или тебе будет плохо, — стальным голосом произнесла я.

Решимость переполняла меня, я была готова калёными клещами вырывать из него информацию вместе с мясом, если это потребуется.

— Поцелуй меня в мой огромный зад, малолетняя тварь! — гаркнул он и плюнул мне прямо на кофту.

Ярость подкатывала к моему горлу, кулаки рефлекторно сжимались и разжимались. Ну что ж, не хочешь по-хорошему — значит, будет по-плохому. Я присела рядом с ним, взялась за его толстый, словно сарделька, указательный палец левой руки, и с силой дёрнула на себя. Хрустнуло, палец, вывороченный из сустава, вяло повис, а Слесарь заорал хриплым басом. Спохватившись, я сгребла с дивана какое-то тряпьё, скомкала его и засунула импровизированный кляп ему в рот. Немного придя в себя, он притих и вперил в меня неистовый бычий взгляд. Молчишь? Значит, продолжаем допрос…

Средний палец жалобно хрустнул, Слесарь, зажмурившись, приглушённо забасил в тряпку, а я почти сразу выдернула третий — безымянный палец. Здоровяк несколько минут то кричал, то пыхтел, мотая головой и пытаясь вырваться. Наконец, когда он успокоился, я вытащила кляп из его рта и спросила:

— Тебе есть что сказать? Или будем продолжать? Пальцев у тебя ещё много. Но теперь мы будем растягивать удовольствие — вытаскивать по одной фаланге.

— Я… Не знаю, о чём ты… Я… Этого не делал!

— Не делал чего? — оживилась я, понимая, что нахожусь на правильном пути. — Мы уже почти приблизились к ответам на вопросы. Ну же, сделай ещё один шаг!

— Я ничего не делал! — взревел он. — Я просто живу как все!

— Это ложь! — прошипела я. — Наверное, ты боишься своих дружков, ведь если ты сдашь их… Тебе не их бояться надо, а меня!

С этими словами я снова сунула кляп ему в рот и раздробила ногтевую фалангу безымянного пальца. Отчаянно заверещав, он принялся биться в своём стальном кресле. Через минуту его безымянный палец превратился в бесформенную труху, а он, истекая по͐том, закатывал глаза и колотился в истерике. Ждать пришлось несколько минут, и когда он успокоился и бесшумно заплакал, я вновь вынула кляп. Слёзы боли стекали по его потным щекам, рубашка пропиталась влагой, а меня переполняло нездоровое возбуждение. Я жаждала его мучений.

— Ты знаешь, я бы никогда не предположила, что мне это понравится, — вкрадчиво, не в силах унять дрожь в голосе, сказала я. — Я буду пытать тебя бесконечно. За каждую секунду страданий моих интернатских друзей ты будешь мучиться целый час…

— Интернатских друзей? Я не знал! — закричал он с ноткой отчаяния в голосе. — Я не знал, что ты одна из них! Там никого не осталось! Не осталось никого, мы всех продали!

— Выходит, что не всех. Как минимум, вы не продали тех, кого убили! Кстати, скольких ты убил? Сколько крови на твоих руках?! — закричала я ему в лицо, схватившись за указательный палец на правой руке.

— Двоих! Только двоих!

Ультразвук моей кинетики давил на уши, я сжала палец, Слесарь торопливо затараторил:

— Троих! Троих, не больше!

— А может, четверых? Или пятерых? — склонившись над самым его ухом, вкрадчиво спросила я, продолжая сжимать хрустнувший палец. Он вращал глазами и кричал:

— Не помню!!! Они приказали убить самых слабых! Больше я не смог, я понял, осознал!

— Что ты осознал?

— Ценность! Осознал ценность их жизней!

— Прикончил детей и вдруг осознал ценность их жизней? Да ты что, издеваешься надо мной?! — яростно вскричала я и с отводом ударила Слесаря кулаком в челюсть. Куда-то в угол полетели выбитые зубы, гигант вместе с креслом, грохоча, повалился на пол.

— Они настаивали… — разбитыми губами шамкал Слесарь. — Они называли это отбраковкой… Я бы сам не стал, мне только нужны были деньги, чтобы кормить семью…

Всё ради денег… Всё зло в этом мире делается ради денег. Самые чудовищные монстры рождаются под шелест купюр, люди превращаются в мразь и теряют остатки человеческого под