Река Великая - Максим Николаевич Николаев

с ним, с отцом, лезет. Уезжал в Москву — с ним даже не попрощался, только мать обнял. А гневливый всегда был, это да, такой уродился. Трудный ребенок, нам педиатр говорила. Одноклассника раз до полусмерти напугал: запер в амбаре, грозился убить. Для чего, потом спрашиваю. Да ради забавы, отвечает. После этого пришлось его из школы на домашнее обучение забрать. Мог, да. Что угодно мог натворить. Разыщите. Спросите его. По закону сын за отца не отвечает. Так ведь и отец за сына — тоже.

Про подвал на пристани Святовит говорил еще на предварительном слушании и теперь повторяет, что еще при советах в нем был общинный ледник, а потом сверху построили морозилку. Думали, и там будут рыбу хранить, но холода на весь объем не хватило: люк закрыли и так оставили. Он, Святовит Родич, директор артели, ответственности с себя не снимает, но сам лично под землю много лет не спускался, не за чем было, да и в морозилку нечасто заглядывал: склад на сыне был. Ключ Богуслав всегда с собой носил, и доступ в подвал имел беспрепятственный.

Отвечая на вопросы, он то и дело поглядывает из-за решетки на бабу-судью. Та одних лет с его Умилой, и телом такая ж сухая, хотя под мантией толком не разглядеть. Всё заседание у ней лицо, как у истукана. Верит ему, или нет, не разберешь.

Почему-то он представлял зал суда вроде их актового в Тямшанской школе, а оказалось, просто большая комната, и сотня человек не уместится. Потолок низкий, воздух за два часа сдышали весь. Когда судья вместе со своим секретарем удаляется в комнатку для совещаний, на местах поднимается шум. К бабам с Коровьего Села приголосился еще какой-то мужик: рожа красная, рубаха грязная, прямо от сохи, видать, взяли и в суд повезли. Машет кулаками, даже со стула привстал. Охранник силой усаживает его на место.

От дедов Святовит слыхал, что чужаков в общине по-настоящему начали таиться не при Владимире Крестителе, а при Владимире Раскрестителе, то есть при Ленине. Тогда на селе появилась милиция. Посадить из общины никого не посадили, но в первые годы советской власти по судам затаскали изрядно.

При Сталине стало еще тяжелей, особенно как началась коллективизация. Считай, что крепостное право восстановили, но только еще в худшем виде: крестьян прикрепляли не к барам, а к колхозам и совхозам: ни купить, ни продать. В Ящерах у себя они учредили собственный рыболовецкий колхоз «Садко». Тогдашний старейшина Ярослав Елдич вступил в коммунисты и ходил на собрания в малоудскую церковь, откуда вынесли всю утварь и разместили внутри ячейку партии. Рыбу стали сдавать государству.

Первую войну с немцами, еще при царях, в общине не заметили. Но, когда началась вторая, почти всех взрослых мужей забрали в армию. В самих Ящерах под оккупацией время как будто обратилось вспять: немецким властям не было дела до крестьян, кроме тех, что уходили в леса к партизанам, торговля стала свободной, а в церкви у соседей в Малых Удах снова стали служить.

В сорок пятом в селении встречали мужей: четверых из дюжины, что уходили в сорок первом. Председатель-коммунист и двое его старших сыновей остались лежать где-то под Москвой, и воротился из всего рода только младший Говен — без левой руки и без глаза. Он стал новым старейшиной.

Уже во времена застоя его сыновья Твердила и Дрочила отслужили в армии и остались жить под Москвой — там, где службу проходили. На них род Елдичей иссяк, и, когда помер кривой однорукий Говен, общину возглавил Святослав Родич, отец Михалапа и дед Святовита. Он и придумал собирать ночами пьяниц.

В поиске этих пропащих милиция мало усердствовала, хотя были исключения. В олимпиадный 1980-й в жертву Ящеру пошли двое советских следователей, а потом уже в 90-е на дому в Тямше зарубили мечами участкового Мельниченко вместе с женой.

Пророчили, что с перестройкой придет конец советской власти. Так и вышло. Нищета погнала крестьян в город, но, несмотря на это, пьяниц в деревнях становилось всё больше. Вместо грозного Мельниченко на участок в Тямше заступил Святовитов одноклассник Дим Саныч, который до сего дня выручал во всех бедах. Жить бы, да не тужить.

Пока судья, вернувшаяся из своей заветной комнатки, бубнила что-то про апелляцию, старейшина нашел глазами в зале среди свидетелей Дим Саныча. Участковый отвел взгляд.

Новое заседание назначили на третье августа, Святовиту содержание в СИЗО продлили еще на месяц.

— Вам понятен порядок обжалования решения?

Судья дважды повторила вопрос, прежде чем Святовит, который из судейской тарабарщины не понял ничего ровным счетом, наклонился с низкой скамьи к микрофону и тихо произнес:

— Да, ваша честь.

* * *

На дворе залаял Кощей. Ужели к ней ктò Умила выглянула в окно и увидела курьера напротив соседской калитки: опять дочке Невзора что-то привезли из интернет-магазина. С того дня, как мужа арестовали, люди только один раз были у нее: Людмил рыбу приносил и даже в калитку заходить не стал — только сетку отдал. Не любили ее в селении, и особенно бабы. Как будто по своей воле она за сына старейшины замуж вышла! Или обычай сама придумалà Кто может, пусть лучше сделает.

Однажды слово за слово Невзорова жена Цветава с расспросами прицепилась: «Не снятся ли младенчики кровавые? Ужели не жалко убитых?» Соврала Умила, что снятся, хотя не помнила, чтоб хоть раз было. Живых бы она жалела, а по мертвым что скорбеть? У младенчика на шее есть жилка заветная. Коли перерезать ее, то боль не сильнее, чем от царапины, будет, только что крови много. Заснет тихонько. Мало кому посчастливится так помереть.

У самой Цветавки еще до Виданы уродился сын с заячьей губой. Когда в бане Умила вернулась к ней от печи без ребенка, та сначала держалась, а потом кровь на голой руке у нее заметила. В волосы вцепилась, полпрически выдрала, и кричала так, будто кончается.

По-другому у Любавки бывало. Молчала всегда, и только взгляд делался такой, с поволокой что ли, будто утопленница из-под воды на тебя глядит. Троих сыновей в бане оставила. Дети как дети были, не уродики, но только пасынка, а тем более троих, не хотела Умила в дом. Ей и падчерицы шумливой хватало.

Она устала твердить, что пестовать девку надо, а Святовит и слушать не хочет: только гостинцы охапками с города везет. Где нагадит, там мать уберется, а если сломает что, так отец тут же новое купит, благо деньги