Нахаловка#2 - lanpirot

крестного за руку. — Рассказать, как осенью девяносто девятого вы с приятелем…

— Всё! Хватит старая! — Иваныч, стараясь не смотреть Лукьянихе в глаза, выдернул руку из её сухих морщинистых пальцев. — Это я и без тебя знаю! Ведьма ты! Как есть — ведьма!

— Понял теперь, что Тимка тут ни при чем? — спросила ведунья крестного. — Дар у меня такой! Я, ить, не только от пагубной зависимости избавить могу, но и еще чего… Сама этому не рада, что людские страсти, как в открытой книге читаю…

— Что еще сказать можешь, Марья Ильинична? — неожиданно спросил старуху Валек.

— Хучь предсказатель из меня никакой, — глухо произнесла старуха, глаза которой неожиданно стали еще темнее, «глубже» и проницательнее, — много крови в скором времени в Нахаловке прольется… Она уже и сейчас пролита… Но будет её больше…

— А можно… — осторожно поинтересовался Валек. — Хоть как-то предотвратить это кровопролитие? Если видишь, скажи…

Стаха прикрыла глаза и замерла, словно оцепенев. Мне показалось, что она даже дышать перестала. В избе воцарилась полнейшая тишина, стихли все звуки, даже сквозь приоткрытое окно не доносилось с улицы никакого шума, что само по себе было очень странно. Словно сам мир затаил дыхание.

— Не вижу я иного пути, — прошелестели обескровленные губы старухи, когда она, наконец, отмерла. — Чему быть — того не миновать… Готовьтесь, скоро ваши дома придет горе и смерть! Она уже рядом… Совсем рядом… Скоро вы сами почувствуете её ледяное дыхание… — продолжала замогильным голосом вещать старуха.

— Мля! — выдохнул Иваныч, тоже выходя из ступора. — Че делать-то нам прикажешь, старая?

— Делай, что должно, — ответила Лукьяниха уже известной мне фразой, — и будь, что будет! В посмертии всем нам ответ за содеянное при жизни держать придется! — повторила она свое предостережение. — Не забывайте об этом!

— Обрадовала ты нас, бабка, нечего сказать! — ехидно фыркнул по обыкновению Иваныч, окончательно придя в себя.

— А то ты об этом не догадывался, Алешка? — едко произнесла старуха.

— Ну, кое какие догадки были, — не стал отпираться крестный. — Но большой крови хотелось бы избежать.

— Человек предполагает, — заявила Лукьяниха, — а Бог — располагает! Все в нашем мире только по Воле Всевышнего идет!

— Хочешь сказать, — вновь вклинился в разговор отец, — что ничего в этом мире и изменить нельзя?

— Почему же нельзя? — вопросом на вопрос ответила старуха. — Не для того ли Господь дал людям свободу выбора? Ведь не одна из его Тварей, как земных, так и небесных, подобной Благодатью не обладает. Все и в твоих руках, и в руках Господа… — Разговор постепенно превращался в какой-то теософский[2] диспут. — Молите его, грешники, о прощении! И, возможно, воздастся вам!

— И воздастся нам по делам нашим… — недовольно буркнул Иваныч. — А дела наши — скорбные…

— Я все сказала! — Жестко подвела итог разговора Лукьяниха. — А теперь — выметайтесь! У меня еще дел по хозяйству невпроворот! — Превратилась она в обычную сварливую бабку, так непохожую на мистическую прорицательницу, которой была всего мгновение назад.

— Еще раз спасибо за Тимку, Марья Ильинична! — Валек поднялся из-за стола. — Поедем мы…

— Скатертью дорога! — произнесла бабка, тоже поднимаясь из-за стола, проводить «дорогих» гостей.

Мы уселись в «Тундру» Валька и покатили от дома Лукьянихи в сторону Нахаловки.

— Тимка, — обернулся ко мне с переднего пассажирского сиденья крестный, — ты точно ничего этой ведьме про наши замуты не говорил?

— Ты меня за кого принимаешь, дядь Леш? — возмущенно произнес, прямо глядя в глаза Иванычу. — Я еще мозги не совсем наркотой пожег, чтобы так родню подставлять! — Я себя едва ли в грудь кулаком не стучал, пытаясь доказать совю непричастность к осведомленности Лукьянихи о наших темных делишках. — Пусть, дед мне и не родной… по крови, — добавил я после небольшой паузы, — но он меня вместе с отцом и матерью поднимал, да на ноги пытался поставить. И не его вина, что все вот так… закрутилось… дурь, она такая… Но то, что он мне только самого лучшего желал — отрицать невозможно.

Крестный смутился и отвел взгляд.

— Может, в бреду чего лишнего сболтнул? — продолжал допытываться он. — Мало ли…

— Все может быть, — пожал я плечами, — чего в бреде делал — не знаю. Бабка сказала, что я два дня дрых беспробудно под какими-то её травками. Но она обо мне потом такое рассказала, что никто на всем свете об этом не знает. А столько разболтать просто не возможно… Да и еще пару моментов было, которые ничем объяснить невозможно.

— Мля! — выругался Иваныч, вновь уставившись на дорогу сквозь лобовое стекло. — Натуральна ведьма, точно тебе, Валек, говорю! Зря мы с ней связались! А вдруг она в ментовку про наши делишки капнет? А? Чет делать надо, братан!

— И чего ты предлагаешь, деятель? — Батек искоса взглянул на своего закадычного друга-приятеля, с которым они были с самого детства «не разлей вода». — Бритвой по горлу и в колодец?

— Не, с этой старой каргой такой фокус не пройдет! — Мотнул головой Иваныч. — Она нас сразу прокусит! Пусть живет. А то еще проклянет между делом, а нас и так сплошные неудачи в последнее время преследуют!

— Ты это о чем сейчас, дядь Леш? — поинтересовался я. — Что за неудачи?

— Да вот пока ты без памяти у этой ведьмы вялился, городские урки из города на поиски Бурята прискакали целой бригадой, — сообщил мне Иваныч.

— Ох, ёп! — выругался я. — Оперативно они сработали.

— Еще бы! — усмехнулся крестный. — Прямо на следующий день и заявились. На наше счастье — в кафешке Катькиной зависли. Ну, одного из них Борька к Ибрагимычу заманил, чтобы вызнать: что, да как? А всех остальных Катькины мужики наглушняк положили.

— Что узнать удалось? — Даже я не ожидал такого стремительного развития событий. Было что-то в этом очень странное. И дело здесь не только в пропаже Бурята.

— Все босяки под Хорьком ходили, — сообщил мне Иваныч. — Городской смотрящий, — пояснил он. — А уже он — под Витей Бульдозером. Вот с его-то подачи они здесь