Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева

и темно-зеленого цвета – под цвет ее брюк и рубашки.

Будь это кто-то другой, я бы заподозрил издевку.

Но это же Юна. Ей даже слово «злорадство» пришлось бы, пожалуй, долго и нудно растолковывать. Так что, получается, она решила таким образом символически разделить со мной… неприятный опыт? Возможно, она и опоздала из-за этого. Пришла, услышала чей-нибудь разговор – и вернулась домой, чтобы превратить свое лицо в послание.

Я ловлю ее взгляд и едва заметно киваю, принимая эту странную семиотическую поддержку. Она грустно улыбается краешком губ.

– Простите, я немножко… но я же не слишком? Совсем чуть-чуть опоздала, правда?

– Мы вот только что доели, так что, считай, совсем не опоздала, – машет вилкой Моф.

Он, разумеется, тоже замечает ее пятнистую щеку. И бросает в меня взглядом-камушком. То ли пытается получить ответ на какой-то вопрос, то ли проверяет: не собираюсь ли я ощетиниться. Я пожимаю плечом – мол, непричастен и не агрессивен.

Агния выбирается из объятий Белого, встает из-за стола и осторожно трогает щеку Юны:

– Сегодня все как сговорились… поэкспериментировать.

– Запнувшееся эхо карнавала, – чересчур высокопарно даже для себя басит Белый.

– У меня в комнате тоже есть… эхо карнавала, одна штука. Пойдемте, покажу.

Говоря это, Моф собирает со стола всю посуду – свою, мою и Агнии – и относит ее на ленту, плавно утекающую куда-то в загадочные технические потроха Песочницы. Я бы в них, кстати, с удовольствием побродил, если бы меня пустили. Но на такое не приходится рассчитывать до выпускного года.

В отличие от моей, комната Мофа прямо-таки бросается навстречу вошедшему всеми своими объектами любования, многозначительными штукенциями и цветовыми пятнами.

Поблескивает отполированным бамбуковым шестом из угла, подмигивает вышитым глазом с аккуратно пришпиленного к стене носка, вопрошает «кто ты?» вместе с угловатой каллиграфией в рамочке, подсовывает под взгляд полку с коллекцией кружек, и еще одну, с коллекцией химических реактивов… или чего-то очень на них похожего.

Все быстро разбредаются по давно облюбованным уголкам. И только я продолжаю торчать у дверей, пока Моф залезает под кровать и вытаскивает оттуда небольшой промхитиновый контейнер. Студенческие кельи в Песочнице невелики, так что даже с моего места прекрасно видно, что внутри лежит «жало».

– Это… ты думаешь, это оно? – почти шепотом спрашивает Юна.

– Не знаю, – качает головой Моф. – Как это проверить? Но ведь не просто так его оставили на моем подоконнике. И сделать это мог кто угодно. Я вчера много раз выходил… Да я вообще у себя почти не был.

Его вдруг передергивает. Агния соскакивает с подоконника и бодает Мофа в плечо, как уже делала на моих глазах. Но в этот раз он не дергает ее за ухо. А смотрит так, будто ждет ответа на какой-то очень важный вопрос.

Когда-то я был бы счастлив увидеть его таким растерянным и встревоженным. Однако сейчас только переглядываюсь с каллиграфией, которая по-прежнему вопрошает: «кто ты?»

– Даже если это жало Стрелка, не обязательно это связано… Или ты думаешь, его подкинули именно тебе, потому что… из-за того… – Агния не договаривает, дергает себя за хвост и смотрит на Мофа так же неуверенно, как и он на нее.

– Не обязательно… – повторяет за ней Моф.

– Есть ли шанс, что и меня посвятят в то, что знают все присутствующие… и, возможно, Стрелок? – качественно охлажденным голосом интересуюсь я.

Реплики Юны и Белого сталкиваются в воздухе:

– Расскажи ему.

– Не нужно Эф_Имеру это знать.

Моф колеблется. Но, поскольку меня позвали в эту комнату, думаю, он решился бы рассказать. Если бы в этот момент дверь после чисто символического стука не распахнул Рур. Бледный, обросший, с ярко-оранжевой лангеткой на руке.

– Кто первый обнимет едва не сдохшего от скуки человечка?

Первой оказывается Агния. Я, хоть и стою ближе всех, с объятиями, понятно, не лезу. Вместо этого я шагаю к открытому ящику с «жалом».

Неужели это и есть бесконтактный инъектор Стрелка? И даже если нет… все равно это послание. Блестящее полупрозрачным промхитином. В некоторых местах поцарапанное. Странным образом эротичное. Заряженное не наномехимерами, а смыслом. Напугавшее Мофа намеком… на что? Ему все-таки придется рассказать. Потому что иначе я не смогу помочь им с расшифровкой этого послания.

Тем временем Рура наконец заканчивают обнимать, щупать и поглаживать по острым плечам. Он смотрит на меня, потом на ящик.

– Я, похоже, как раз успел к чему-то интересненькому. Что это за «жало» и почему Эф_Имер его так обнюхивает?

– Кто-то вчера оставил это на моем подоконнике, – объясняет Моф.

– Кто-то, кого еще иногда называют «Стрелок»? – хмыкает Рур, подходя вплотную к ящику.

И ко мне.

– Итак, теперь мы оба – персонажи городской легенды о вывернутых мехимерах, – произносит он тихо, не глядя на меня. – Говорят, твои крики слышала вся Песочница.

– Кто бы так ни говорил, он сильно переоценивает мощь моих легких.

Я вдруг остро чувствую искусственность этих реплик. Как будто мы с Руром разыгрываем сценку. И мне она неинтересна.

Но я все-таки продолжаю:

– Знаешь, я рад, что не умер, героически сцепив зубы. Мне повезло.

Краем уха я улавливаю тихий, но убежденный голос что-то доказывающей Юны, краткое сердитое гудение Белого, примирительную скороговорку Агнии. Скорее всего, никто не слушает, о чем мы сейчас говорим с Руром. Но на всякий случай я добавляю:

– Тебе, очевидно, тоже. Кстати, а как спасся ты?

– Я не помню, – практически не врет он. – Знаю только то, что мне эски рассказали: что им кто-то прислал меня в мехимобиле. Меня – и анонимное сообщение на вестник.

– Видимо, кто-то очень добрый и очень скромный, – не могу удержаться я.

– Возможно.

Рур по-прежнему не смотрит на меня. Только на «жало». Очень внимательно. Я бы даже сказал, завороженно.

А потом наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– А возможно, он просто маленькая серая зверушка.

Только многолетняя привычка лукавить, ускользать и держать лицо позволяет мне не разбить в кровь подрагивающую улыбку Рура. Не сделать того, на что он наверняка рассчитывает. Уйти раньше, чем гнев успевает переломить один за другим все доводы рассудка.

Не помню, что я говорю рыцуцикам, прежде чем закрыть за собой дверь. Скорее всего, что-нибудь банальное. Про сообщение на вестник и дело, которое внезапно стало срочным. Или что-то еще.

Какие-то слова я точно произношу. Но думаю только о хороводе. Хареводе. О страхе, холоде и унижении.

И о том, что стоило бы догадаться раньше: не бывает таких совпадений. Тот, кто это придумал, был в архиве, когда я давал Юне «пробник» своей лжи. И решил, что