Егор Красный - Десант времени

Основные бои с Красной армией развернулись под Орлом. Белая армия бросала в бой самые лучшие полки, где треть состояла из офицеров, наиболее боеспособных, самых бешеных в своей ненависти к красным большевикам.

Уничтожая на своем пути разрозненные и потрепанные в боях красные части, на Орел двигалась Добровольческая армия под командованием генерала Май–Маевского. В авангарде шла отборная и опытная в боях Корниловская дивизия.

Командование Южным фронтом Красной Армии бросило на Орловское направление Эстонскую и Латышскую стрелковые дивизии, конную дивизию Червонных казаков. Из них была сформирована Ударная группа под командованием Мартусевича. Несмотря на это, 13 октября белые ворвались в Орел.

Деникинцы и все белое движение ликовали после взятия Орла, и говорили, что «Близок день, когда и стены православной Москвы огласятся пасхальным светлым звоном!». Однако, к 19 октября 1919 года части 13–й и 14–й армий красных охватили Орел с трех сторон, в районе Кром шли беспрерывные бои между «добровольцами» и ударными силами красных. В ночь на 20 октября белые части спешно оставили Орел. А днем по улицам города парадным маршем шла красная конница.

Именно в это время, в ходе двухнедельных ожесточенных боев под Орлом, произошел основной перелом в ходе всей Гражданской войны и начался откат Белых армий на юг. Сначала организованный и постепенный, потом стремительный и панический. Остановились белые только на берегу Черного моря.

Несмотря на бегство белогвардейцев на юг, в Орловской губернии оставалось еще много контрреволюционных сил. Остатки регулярных белогвардейских частей объединялись в отряды, совершая мятежи и убийства, вооруженные грабежи. Отдельные банды отличались зверствами, терроризируя местное население. Повсеместно вспыхивали кулацкие мятежи в богатых и не разграбленных селах губернии.

В это время было совершено одно из самых дерзких ограблений на железнодорожном переезде Орел — Змиевка. Бронированный эшелон перевозил большую партию золота в слитках, мешки с иностранной валютой и драгоценности, собранные ВЧК в Южных губерниях России. Убегающим на юг белогвардейцам и мещанам приходилось расставаться с фамильными ювелирными ценностями в руках ВЧК. Среди экспроприированных драгоценностей встречались уникальные, огромной цены крупные бриллианты и ценные камни из царской коллекции и богатейших людей России.

2

Последняя октябрьская ночь 1919 года опустилась на Орловское полесье, погружая его в белесую дымку короткой теплой ночи. Соловьи и лесные пичуги наполнили лес переливчатыми песнями, да запахи терпкой полыни и осеннего еще душистого разнотравья приходил с диких полей. Изредка слышались отдаленные оружейные выстрелы, напоминая о гражданской войне.

Штабс–капитану Николаю Ухальскому не спалось этой ночью. Он подошел к мерцающему костру, где дремало несколько пьяных корниловцев. Одетые в черную форму, они, как летучие мыши, сливались с черной землей. Один из них взмахивал в бреду рукой, повторяя: «Приказный, приказный, водки мне…».

Взяв гитару, чудом уцелевшую, после последнего отступления, а по сути — бегства от красной кавалерии по лесным пролескам и орловским болотистым топям, Ухальский вдруг вспомнил свое родовое поместье под Питером на Финском заливе, и желанную ему горничную Прасковью. «Господи, ведь нам тогда исполнилось только по 18 лет. Я приехал с кадетского корпуса на лето, а она была такая цветущая и милая, с зелеными глазами и светло–русой косой, ее тонкую талию перетягивал цыганский платок…». Тихо тронув струны, штабс–капитан запел:

— Луг покрыт туманом,

— Словно пеленой;

— Слышен за курганом

— Звон сторожевой.

— Этот звон унылый

— Давно прошлых дней

— Пробудил, что было,

— В памяти моей.

— Вот все миновало,

— Я уж под венцом,

— Молодца сковали

— Золотым кольцом.

— Только не с тобою,

— Милая моя,

— Спишь ты под землею,

— Спишь из‑за меня.

— Над твоей могилой

— Соловей поет, —

— Скоро и твой милый

— Тем же сном уснет…

В лесу, что‑то хрустнуло и из темной ночи показался высокий силуэт полковника Рохлина из 3–го конного корпуса генерала Шкуро. Не мало пролил крови красных воинов полковник Рохлин с конным отрядом специального назначения «Волчьей сотней», пройдя по тылам красных отрядов.

— Ну, что штабс–капитан, не спиться вам? — полковник подбросил в костер несколько недогоревших поленьев и яркие сполохи огня осветили его небритое лицо и рано–поседевшие волосы.

— Мысли одолевают, полковник, — перестал играть Ухальский и достал бутылку коньяка. — Выпьете, со мной? Вам то, что не спиться, полковник?

— Да спал, но верите, Ухальский, сон привязался ко мне… Представляете, я среди красных комиссаров, хватаюсь за шашку, хочу достать их, а шашка у меня, словно прутик, гнется. Они смеются надо мной. А еще знаете, там крысы бегали такие ужасные — белые с красными глазами. Представляете? Ха–ха–ха…

Полковник громко рассмеялся и то же налил себе в медную чарку. Крякнув, он выпил, после утер обратной стороной ладони усы и перекрестился.

— Лютуют красные, стараются достать нас, хотя тут в полесье нас только несколько сотен наберется. Остальные все на юг ушли.

— Говорят генерал Деникин бежал в Крым, — тихо сообщил штабс–капитан. — И были слухи, что он все командование передал Врангелю и с семьей собирается отплыть в Константинополь.

— Эх, штабс–капитан, все они как крысы дали деру… Да и нас, что тут держит, только золото и драгоценности, которые Атаман Раковский, где‑то спрятал в лесах, — сквозь зубы сообщил полковник и достал из ножен свою кавалерийскую шашку. Он потрогал ее на прочность и довольно хмыкнул.

— Сдается мне, что не увидим мы, господа, нашу долю. Уголовник этот атаман, и то право, похож на беглого каторжанина, как то наколку видел у него на груди череп с короной.

— Позвольте, вон у корниловцев тоже черепа на рукавах.

Тут один из пьяных офицеров корниловцев проснулся и испуганно оглянулся кругом, шаря по земле, выискивая свое оружие. Затем, наконец, найдя Маузер, он успокоился.

— Что, господа, красные? Где лошади, вестовой, где мой Коленкур вороной?

— Успокойтесь, под–поручик, нет здесь красных. Слава богу, по ночам они спят.

Корниловский под–поручик сбросил с себя китель и оставшись в одной белой нательной рубахе присел к костру. Его длинные бакенбарды и усы едва ли прикрывали глубокий шрам через все лицо. Выпив остатки коньяку, он взял гитару и запел:

— Лютый месяц, восемнадцатый год.