Нахаловка#2 - lanpirot

чуть не в мой локоть, приоткрылся, и он вновь громко и оглушительно каркнул.

— Ну, привет, бродяга… — Я тоже скосил глаза, стараясь держать птицу в поле своего зрения. — Чем обязан? — просипел я.

Ворон лишь презрительно встопорщил перья на хребтине, но ничего на мой вопрос ожидаемо не ответил, и тогда я запел, с трудом выдавливая слова из пересохшей глотки:

— Чёрный ворон, что ж ты вьёшься

Над моею головой?

Ты добычи не дождёшься

Чёрный ворон, я не твой!

Ты добычи не дождёшься

Чёрный ворон, я не твой!

Что ж ты когти распускаешь

Над моею головой?

Иль добычу себе чаешь?

Чёрный ворон, я не твой!

Иль добычу себе чаешь?

Чёрный ворон, я не твой!

Гигантская птица с интересом прислушивалась к моему хрипу, словно действительно что-то понимала. Хотя я не удивлюсь, если это на самом деле так: врановые — очень умные птицы, которые в интеллекте и эмоциональности не уступают ребенку трех-четырех лет, а по некоторым другим параметрам заметно превосходят даже взрослых так называемых «гомо сапиенс». Эти птицы способны к сложному обучению, умеют мыслить логически, планировать, запоминать информацию и даже создавать и использовать орудия труда!

За время своей жизни, во время многочисленных ходок в зоны и лагеря, я имел счастье наблюдать, как отдельные сидельцы зачастую приручали этих действительно умных птиц, иной раз обучая таким фокусам, которые и не каждому арестанту под силу! Ну, а уж какими способностями обладают эти благородные птицы в этом странном месте, я даже боюсь предполагать…

Ворон величаво каркнул еще раз, а после одним стремительным ударом вогнал мне свой черный огромный клюв в левый глаз.

— Вот, сука… — только и успел выругаться я, после чего обвис на крестовине, потеряв сознание от болевого шока.

Сколько времени я пребывал в отключке, мне не известно. Но когда я, наконец, открыл глаза, надо мной склонилась все тоже морщинистое лицо бабки-знахарки, к которой меня доставила лечиться от наркотической зависимости моя новоявленная родня. Лукьяниха — вспомнил я имя старой ведьмы.

— А, вернулся-таки, скиталец? — прошамкала старуха, словно само собой разумеющееся, и отерла мне горевшее лицо мокрой тряпкой.

Черт! Мне же глаз ворон выклевал! Я накрыл ладонью левую, до сих пор еще постреливающую жгучей болью глазницу, с ужасом представляя, как обнаружу на месте глаза глубокую кровавую дыру. Но мои опасения, к счастью, не подтвердились — глаз оказался на своем законном месте и никуда не исчез.

— Вот, тля, — облегченно выдохнул я, — привидится же такое!

— Чаво видел-то, милок? — хитро прищурившись, полюбопытствовала Лукьяниха, прополаскивая тряпку в ведре с холодной водой.

— А мне, бабка, похоже на том свете побывать довелось…

[1] Безответный фраер — беззащитный человек (тюремный жаргон)

[2] Вусмерть кататься — высшая форма удовлетворения: нажраться, напиться, обдолбиться (тюремный жаргон).

[3] Иван — псевдоним главаря преступной группы (тюремный жаргон).

[4] Свора — преступная группа (тюремный жаргон).

[5] Прохоря — сапоги (тюремный жаргон).

[6] Писало — нож (тюремный жаргон).

[7] Флегетон (др.гр. — пламенный), также Пирифлегетон (огнепламенный) — одна из пяти рек — огненная река, протекающая в подземном царстве Аида. В него попадают совершившие насилие над своим ближним, над его материальными ценностями и достоянием. Это тираны, разбойники и грабители. Все они кипят во рву из раскалённой крови.

[8] Согласно «Божественную комедии» Данте Алигьери именно на седьмом круге ада протекает огненный Флегетон.

[9] Сансара (санскрит «блуждание, странствование») — круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой, одно из основных понятий в индийской философии.

[10] Геенна (др. греч. огненная) — символ Судного дня в иудаизме и христианстве, в исламе является равнозначным слову «ад».

[11] УДО — условно досрочное освобождение.

[12] Фуфлыжник — 1) не выполняющий обещанного; 2) не отдающий карточный долг (уголовный жаргон)

Глава 2

Старуха проницательно посмотрела на меня из-под прищуренных набрякших век:

— А оно тебе и не впервой ведь, касатик? На том свете-то побывать?

— Ты о чем, старая? — Я решил прикинуться натуральной ветошью. Так ведь же не докажешь, что «начинка» у этого молодого «пирожка» совсем не та, что изначально Господом туды положена.

— Э-э-э, родимай! — Весело улыбнулась Лукьяниха, отчего её и без того морщинистое лицо и вовсе превратилось в изрезанную мелкими складками кожуру печеного яблока. — Я ить душу-то чужую в этом грешном теле сразу почуяла. Кому-то рассказывать об этом, мине вообще никакого резона нетуть — меня и без того многие полоумной и выжившей из ума старухой считают. Так что передо мной можешь не таиться, милок. Сколь лет-то тебе, болезный? — между делом поинтересовалась она. — Чую, что пожил ты на свете добро и не своей смертью ушел. — Она вновь прополоскала тряпицу в холодной воде и положила на мой лоб.

— Ладно, бабка, — устало произнес я, решив, что если и откроюсь этой полубезумной старухе, то большой беды от подобного знания со мной все равно не случится, — права ты… по каждому пунктику права. Убили меня суки лавровые в восемьдесят восьмом году, — скрипнув зубами, произнес я. Нахлынувшие воспоминания вновь разбередили мою грешную душу. — И лет мне тогда уже было совсем немало — восьмой десяток разменял… Слушай, бабуль, раз ты такая прошаренная в этом вопросе, объясни мне, дураку старому, на кой меня обратно вернули, да еще и через столько лет? Ведь с моей смерти, почитай тридцать пять годков минуло…

— Ох, сынок, кабы я знала? — тяжело вздохнула Лукьяниха. — Я ведь так — мелкая ведунья, которой лишь немного больше открыто, чем обычному рабу божьему знать положено. И мать моя такой была, и её мать… Вот уж больше десяти поколений этот божий дар нам спокойного житья не дает! Вот за что это нам? Скажешь? — И она вновь стрельнула в мою сторону своим проницательным взглядом, пронизывающим едва ли ни до самой печенки-селезенки.

Я неопределенно пожал плечами:

— Кто его знает, мать…

— Вот! — Старуха ткнула кривым пальцем в направлении потолка. — Пути Господни неисповедимы, касатик! Ты-то, как я посмотрю, много чего «темного» в своей жизни натворил…

— Было дело, мать, — виновато произнес я, словно на исповеди. Ведь никогда еще Семен Метла никому не изливал свою грешную душу. А коли бы излил кому, так совсем бы