Путешествие на ночь глядя - Ринат Рифович Валиуллин

критика по поводу пьесы «Баня» тоже деланая.

– А где же он сейчас?

– За границей.

– И что делает?

– Рисует и пишет. Все как обычно. Все его новые стихи датируются последним, в кавычках, годом жизни.

– Его вывезли как произведение искусства.

– А ведь Марк, муж Татьяны, действительно неделю не играл в театре, вроде как по болезни. А через неделю появился вновь, как ни в чем не бывало.

– Но как же Нежинский смог выехать?

– Львов его вывез контрабандой, вместе с остальным искусством. Кое-что он вывозил законно, а большинство, конечно, нелегально. И то и другое было куплено за гроши. Вот и Нежинского вывез, как бесценную картину, как предмет искусства, как народное достояние.

– Но они же были врагами.

– Они были врагами, но на одной стороне – за границей. Понимаешь?

– Понимаю. Как Львов его смог простить?

– За деньги он мог стереть из памяти любую обиду.

– Неужели Нежинский был настолько богат?

– Там все решил Яков Краснов, муж Эллы, он был богат на связи. Деньги у Нежинского водились, но заведовала ими Элла. Взамен Элла через Якова свела Львова с начальником таможни. Но есть и еще версия, что это был некий договор с революцией и абсолютно точно известно, что комиссия, которая занималась расследованием, тоже была собрана из людей Якова. Похоже, правды мы никогда не узнаем.

– Поэтому вы решили поиздеваться надо мною. Сунули это дело мне.

– Мы всегда так проверяли новичков.

– Ну и как?

– Ни один из них не был мне так симпатичен, как ты!

– Смешно. Знаешь, одна горничная тоже излила мне душу.

– Ты спал с той самой горничной?

– Да, а что здесь такого?

– Но это как-то не по статусу.

– Вообще-то она из бывших.

– Из бывших, потерявших все?

– Именно.

– Эта сучка не такая простая, как тебе кажется.

– Мне не кажется.

– Что ты имеешь в виду?

– Она была лучше.

– Какая прекрасная месть. Ты уволен, – зло улыбнулась Марго. Ее еще никогда не опрокидывали так бесчеловечно.

– Этого я и добивался.

– Свободен. Не хочу тебя больше видеть.

– Я понял.

– Что ты понял?

– Загляну позже.

Марго хищно улыбнулась холодными губами. Видно было, что она не хочет терять стажера.

Зоран, Элла и стихи

– Вы, как никто другой, больше всех были заинтересованы в смерти поэта.

– Какая грубая ложь.

– Но как же? Шикарная квартира и все права на произведения.

– Я просто приватизировала память о Венечке и сумела ее выгодно продать.

– Неужели это было так трудно?

– Да кому они были нужны, эти стихи?! Через несколько лет после смерти Нежинского его перестали печатать. Стране было не до стихов.

– Не может быть.

– Может. Пришлось встретиться кое с кем, чтобы напечатали огромным тиражом и засунули в каждый газетный ларек, в каждую книжную лавку, чтобы ставили пьесы и читали вслух.

– Сколько раз?

– Что сколько раз?

– Пришлось встретиться.

– Какая вам разница, если вы меня так недооцениваете.

– А вы Нежинского.

– Вы тоже купились на пропаганду? Стихи-то у него были средненькие.

– Серенькие?

Элла усмехнулась:

– Вы читали Серого?

– Нет. Сорвал с ваших губ.

– Не читайте, все равно не поймете.

– А что же вы не продали Серого?

– Во-первых, я его не любила, во-вторых, не всяк талант можно продать. Серый продавался плохо.

– Из-за цвета?

– Серый не люблю. Я же сказала.

Элла говорила об этом так спокойно, буднично, будто для нее это ничего не стоило. Однако стоило и немало. На кону стояло безбедное будущее ее и мужа.

– Я даже не знаю, как вас благодарить, пыталась я распрощаться после визита к человеку, от которого зависела популярность книг Нежинского, да и не только его.

– Знаете, все вы знаете, Элла.

– Я, конечно же, была готова к такому повороту. Ох уж эти повороты в кабинетах, когда, не целуя, разворачивают локти на стол. Канцелярский роман. На столе перо и чернила, самое время начать записывать ощущения от такой высокой любви. Хоть самой стихи начать писать. Правда, после он предложил мне выйти за него замуж. Что он там уж нашел, я не знаю, вообще, многие мне предлагали руку и сердце, впору было открывать мясную лавку «Руки и сердца».

– Что же вы?

– Отказывала, мое сердце принадлежало другому, точнее сказать, ему нужна была свобода.

После этого были огромные тиражи и страна стала учить и читать Нежинского как одержимая. Стало модным давать его имя кораблям и улицам. Скульпторы отливали на него бронзой.

– Чем раньше поэт уходит, тем дольше слава.

– Он пытался застрелиться и раньше, но как-то все было мимо. Несколько раз его снимали с Дворцового моста, когда он декламировал, стоя за парапетом над Невой. Стихия была у него в сердце. Веня во всем был такой, он самоубивался, когда писал стихи, в поисках нужных слов убивался так, что в конце концов это стало привычкой. Я тоже начала привыкать к его закидонам. Знаете, однажды он стоял на подоконнике и грозился выпрыгнуть с девятого этажа. Мне пришлось вызвать пожарную команду, расстелить внизу тент, чтобы он не разбился.

– И что?

– Когда он увидел, сколько внизу собралось народу, он просто начал читать свои стихи. И сказал, что и не думал прыгать.

– Вы сами верите в то, что сейчас говорите?

– А вы разве нет?

Зоран рассмеялся и налил себе воды.

– Еще вина? – взял бутылку шабли Зоран.

– Да, мы постоянно с ним спорили. Я пыталась придать ему уверенность и отвести от глупых мыслей.

«Смотри! Тебя же вся страна любит. Все женщины, от простых до самых красивых.

– Ты не понимаешь, мне не нужна любовь всего народа, всех женщин, мне нужна любовь одной.

– Мне не нужна народная любовь, мне нужна человеческая.

– И кто же этот человек?

– Ты прекрасно знаешь.

– Ты меня не любишь.

– Я знаю».

– А кого же вы любили? – добавил Зоран вина в бокал Эллы.

– Мужа. Меня ненавидели женщины, которым нравился Нежинский. А меня это так заряжало. Я прямо чувствовала, как я иду, красивая и независимая, и всех раздражаю. Этому меня научил отец.

Элла

Отец у нее был настоящий полковник. Они жили в достатке, в Петербурге, и Элла не знала нужды. Гувернеры с французским акцентом и гардеробы с европейской одеждой были для нее нормой. А шкафы, полные умных книг, – развлечением. По выходным они непременно выезжали к кому-нибудь в гости, а летом на дачу. Позже детские развлечения заменили столичные балы. Сам Санкт-Петербург приглашал ее на танец, женихи стояли в очередь, каждый готов был отдать и руку, и сердце,