Только об этом не пишите! - Sally KS

честно, открыто, как на исповеди, что ты те души невинные не губила, не злоумышляла и не волхвовала против них. А если на тебе вина — скажи как есть. Я тебе помогу, но не имею права быть в неведении.

— Лёша, я тебе клянусь: никого из них не губила, не помышляла, не думала даже, — сказала она спокойно и строго. — Одного я и вовсе никогда не видела. Другой мне угрожал, но он был трус и ничего бы не смог сделать, меня он не волновал. Третий был порядочная скотина, но если каждого такого сживать со свету — опустеет земля-то, Лёша.

— Почему ты сбежала тогда? Неужто не было способа доказать, что ты невиновна?

Лава вздохнула и как несмышлёнышу стала растолковывать:

— Если они в мою квартиру уже проникли — что-нибудь найдут. Я ведь не готовилась к обыску. Доказать, что злодейка не я, невозможно — это же не убийство, где есть отпечатки пальцев или следы ДНК. Суть обвинения — что я… скажем так, материализовала злую мысль. За это в суд меня не поведут, обвинение не предъявят, в тюрьму не посадят. Но и убедить, что я этого не делала, невозможно. Отрицательный факт доказыванию не подлежит. Тем более, когда есть доказательства, что я на это способна. Поэтому сейчас мне нужно отдохнуть, отоспаться, подумать дня два-три, а потом уже дальше действовать, так что надолго я не останусь.

— Но если тебя судить не будут — зачем убегать, Лава? — удивился отец Алексий.

— Потому что я не хочу, чтобы меня изучали и использовали в своих целях. Я не знаю, какие у них есть возможности меня проверить, квартиру мою проверить, телефон мой проверить. Но я не хочу, чтобы теперь око это всевидящее постоянно было на меня обращено! — закричала Лава вроде бы не очень громко, но мороз пробежал по коже отца Алексия от этих рычащих интонаций. — Я не хочу иметь ничего общего ни с какими организациями и спецслужбами, понимаешь ты? Не хочу, чтобы меня использовали как оружие. Когда меня привезли в психушку, мне стало очень страшно, Лёша. Как никогда в жизни. Если ты хоть немного знаешь, что такое настоящий страх, ты меня поймёшь. Я не знаю, есть ли у меня какой-то выход. Может, его нет. Тогда я его придумаю. И мне надо всего несколько дней тишины и покоя, а дальше я сама.

Отец Алексий молча наклонился за велосипедом, но, поднимая его с земли, вновь остановился и задал последний вопрос:

— А тот санитар, который тебя вывел, — он кто? Сообщник? Знакомый твой?

— Его я видела первый раз в жизни и ни о чем не просила и не подговаривала, — сказала Лава и лицо её вновь стало холодным, непроницаемым.

* * *

Алексей познакомился с Лавой, когда однокурсник Герман Кирьянов пригласил его к себе на дачу. Большая полутемная комната почти без мебели, только старые диваны и кресла по стенам, а у окна столик, возле которого Герман и его сестра разливали по стаканам рубиновый глинтвейн со звездочками бадьяна и гвоздики. Закуску каждый приносил свою, так что по тарелкам были разложены горсти орешков, сухариков, галет и сыра косичкой.

Гостей он насчитал не так много — человек десять, поровну девушек и парней. Алексей обратил внимание, что все они какие-то… слишком красивые. Будто собранные исключительно за внешний вид и модные прикиды.

Сам Герман выделялся даже в этом обществе — высокий темноволосый спортсмен с улыбкой кинозвезды. Никто из этих двадцатилетних больше не держался так уверенно и свободно. Он включал какую хотел музыку — отечественную и иностранную, попсу, рок, джаз или классику — и отвергал все попытки «заказать песню». Он танцевал со всеми девушками подряд — галантно, легко, — а его рассказы о самых обычных вещах почему-то слушали, затаив дыхание. Потом Алексей вспоминал, про что же такое Герман говорил, от чего все хохотали? Что-то очень простое — то ли про соседа, то ли про то, как опоздал на лекцию…

А вот его сестра-близнец Лава выглядела совсем по-другому. Алексей ждал яркую девушку модельной внешности, которая тоже любит быть в центре внимания, но она держалась в стороне, танцевала мало и на фоне красавца-брата и других девушек казалась не такой впечатляющей. Сначала Алексей даже немного разочаровался: да, подтянутая фигура с хорошими формами, но лицо такое задумчивое, что кажется угрюмым, без всякой милоты, простая черная футболка и неприкаянный вид, будто она оказалась здесь случайно. «Лава — бука некомпанейская!» — «Ага, целка-несмеяна», — услышал он перешептывание девушек.

Только когда их с Лавой отношения стали близкими, Алексей заметил, что у брата и сестры гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд: спокойная уверенность, несуетливая расчетливость движений и проницательный взгляд. Как у хищников, высматривающих добычу. Герман в глазах Алексея был похож на птицу с мощными крыльями, заметную в небе издалека, а Лава — на скрытную пантеру, которая не покажется до того момента, когда бежать будет уже поздно.

Получая от неё стакан горячего глинтвейна, Алексей спросил (лишь для того, чтобы хоть что-то сказать, кроме короткого «спасибо»):

— А почему у вас стеклянные стаканы, а не бумажные? Они ведь удобнее.

Лава подняла стакан к освещенному фонарём окну, чтобы жидкость с золотисто-алой искрой была заметнее. Огненный отблеск лег на её бледное лицо.

— В стекле красивее, — сказала она и вдруг так улыбнулась, что Алексей на секунду замер, будто вместо неё увидел другого человека.

— А как твоё полное имя? — спросил он вновь, чтобы сразу не отходить.

— Лава, — ответила она.

— А я думал — Лавина или Лаванда…

— Лава, — повторила она. — Как кровь земли.

Потом они гуляли вокруг дома, а в беседке Алексей рассказывал ей что-то про программирование, чувствуя себя полным болваном, потому что она даже не делала вид, что слушает. Улыбалась своим мыслям. Но он не мог остановиться, как заевшая пластинка. И вдруг на ровном месте, с разгоном в несколько секунд, начался ливень: несколько капель обозначили начало непогоды, как ударник отстукивает ритм в начале песни, а затем почти сразу хлынуло сплошным потоком. Алексей, как джентльмен, начал стаскивать с себя ветровку, чтобы укрыть девушку, пока они добегут до дома, но она вдруг повернулась к нему и совершенно спокойно, не повышая голоса, словно они разговаривали в солнечный безветренный день, хотя струи дождя шумели не хуже загруженной