Лорел Гамильтон - Прегрешения богов

— Может, и перебили бы, — согласился Фар Дарриг. — Мы были в своем праве; они нам поклонялись, а не вам. Только потом они стали почитать сидхе.

— Что толку в боге, который истребляет своих приверженцев, Фар Дарриг?

— Что толку в боге, который всех приверженцев растерял, Ноденс?

— Я не бог и никогда им не был.

— Но все мы думали, что мы боги, верно, Мрак? — Он снова издал тот зловещий смешок.

Дойл кивнул, и его рука у меня на талии напряглась.

— Мы ошибались во многом.

— Ох да, Мрак, — с грустью согласился Фар Дарриг.

— Я скажу тебе правду, Фар Дарриг. Я забыл и тебя, и твой народ, и то, что случилось с вами так много лет назад.

— Ох уж эти сидхе, до чего же плохая у них память! Они умывают руки не водой и даже не кровью, а временем и забывчивостью.

— Мередит не сможет дать тебе того, что ты хочешь.

— Она венчанная царица слуа, и пусть совсем недолго, но была королевой Неблагого двора. Ее короновали земля фейри и Богиня, а ведь именно этого вы заставили нас дожидаться, Мрак. Ты и твой народ нас прокляли оставаться безымянными, бездетными и бездомными, пока королева, получившая корону от Богини и самой земли фейри, не вернет нам имя. — Он повернулся ко мне. — Это было вечное проклятие, хоть с виду казалось иначе. Это пытка была и наказание. Мы приходили к каждой новой королеве, прося вернуть нам имена, и все они нам отказали.

— Они помнили, кто вы такие, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

Фар Дарриг глянул на Холода.

— А ты, Убийственный Холод, почему молчишь? Или ты думаешь только то, что Мрак велит тебе думать? Говорят, ты его нижний.

Вряд ли Холод понял весь смысл последнего слова, но насмешку почувствовал.

— Я не помню судьбы Фар Дарригов. Я пробудился в зиму, когда ваш народ уже ушел.

— Верно-верно, ты был когда-то всего лишь убогим Джекки Инеем, лишь одним из сонма спутников Зимней Королевы. — Он опять по-птичьи склонил голову. — А как ты превратился в сидхе, Холод? Почему набрал силу, когда другие ее теряли?

— В меня верили люди. Я Джек Иней, я Дед Мороз. Обо мне есть сотни поговорок, обо мне пишут сказки, дети смотрят в зимние окна и думают, что я разрисовал их узорами. — Холод шагнул к коленопреклоненному карлику. — А о тебе что говорят человеческие дети, Фар Дарриг? Хорошо, если на самом дне человеческой памяти шевельнется мысль о вас, забытых.

Фар Дарриг окатил его взглядом, полным такой ненависти, что стало по-настоящему страшно.

— Они помнят нас, Джекки, помнят! Мы живем в их памяти, в их душах. Они наше творение — они такие, какими их сделали мы.

— Ложь тебе не поможет, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Это не ложь, Мрак. Пойди в любой кинотеатр и посмотри любой боевик — ты убедишься. Их убийцы-маньяки, их войны, их новости, в которых смакуют, как отец убил всю семью, лишь бы не говорить им, что потерял работу, или как женщина утопила своих детей, чтобы уйти к новому любовнику! Ой нет, Мрак, люди нас помнят. Это наши голоса звучат в потемках их душ; все живо, что мы насадили. Красные Колпаки принесли им войну, а мы — страдание и пытку. Они наши истинные дети, Мрак, не заблуждайся.

— А мы принесли им музыку, поэзию, живопись и красоту, — сказал Дойл.

— Вы— Неблагие. Убийства вы им тоже принесли.

— Да, тоже. И вы ненавидите нас за то, что мы дали людям не только страх, кровь и смерть. Ни один Красный Колпак и ни один Фар Дарриг ничего не написал, не нарисовал, неизобрел и не придумал. Вы не способны творить, Фар Дарриг, вы только разрушаете.

Он кивнул.

— Я много веков, больше веков, чем можно представить, провел за изучением урока, который вы нам преподали, Мрак.

— И чему же ты научился? — спросила я тихо, не слишком уверенная, что хочу услышать ответ.

— Что люди живые. Что они созданы не только нам на потеху, что они настоящий народ. — Он посмотрел в глаза Дойлу. — Но Фар Дарриги прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как пали могучие — как прежде пали мы. Мы видели, как тает сила и слава сидхе, и радовались — все те немногие, кто дожил.

— И все же ты пришел и преклонил колено перед нами, — парировал Дойл.

Фар Дарриг покачал головой:

— Я преклонил колено перед царицей слуа, а не перед сидхе — Неблагой или Благой, все равно. Я преклонил колено перед царицей Мередит, а если б здесь стоял царь Шолто, поклонился бы и ему. Он верен другой своей стороне.

— Щупальца Шолто теперь лишь татуировка — пока он их не призовет. Внешне он столь же сидхе, как любой из нас, — сказал Дойл.

— Ха, а я что, не применю гламора, если мне приглянулась хорошенькая девица?

— Закон запрещает использовать магические средства, чтобы обманом завлекать кого-либо в постель, — сказала О'Брайан.

Я вздрогнула — я не заметила, что полицейские снова вернулись и слышат нас.

Фар Дарриг смерил ее взглядом.

— А вы, полицейская, не намажетесь, идя на свидание? Не наденете красивое платье?

Она промолчала.

— Никакая косметика не скроет этого. — Он показал на собственное лицо. — Никакой костюм не скроет особенностей моего тела. Мне может помочь магия и только магия. Я бы мог вам показать, каково это — когда люди считают тебя уродом.

— Ты не причинишь ей вреда, — запретил Дойл.

— Ах, великие сидхе приказывают, а мы все повинуемся.

— Ты ничему не научился, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Ты только что угрожал О'Брайан изуродовать ее с помощью магии, поняла я.

— Нет-нет, вся моя магия — один только гламор; чтобы изуродовать, надо нечто посерьезнее.

— Не снимай с них проклятия, Мередит. Они станут настоящей напастью для смертных.

— Объясните мне точно, в чем состояло проклятие.

— Я объясню, но в машине, — сказал Дойл и шагнул вперед, загораживая меня. — Фар Дарриг, после стольких лет мы могли бы пожалеть тебя, но ты всего несколькими словами, сказанными смертной женщине, показал, насколько ты опасен и сколько злобы сохранил. Тебе нельзя возвращать силу.