Михаил Ахманов - Али Бабаев и сорок покойников

Бабаев с недоуменной гримасой протянул ему руку. Врач, жадно схватив ее, приложил к запястью большой палец и уставился на часы. Лицо его выражало почти неземное блаженство.

– Пульс у вас как у космонавта… еще бы давление измерить, кровь на анализ взять и кардиограммку… кардиограммку тоже бы не помешало… – Калитин прикрыл глаза, шмыгнул носом и выдохнул: – Ах! Месяц не подходил к больнице и не касался пациента… не выписывал рецепты, не смотрел анализы, не ругал за то, что нарушают диету… Месяц! Бог мой, целый месяц!

Дивана, догадался Бабаев. Это персидское слово имело два значения, бесноватый и блаженный; как полагали персы, всякий лишившийся разума блажен, ибо над ним простерта рука Аллаха. Калитин, безусловно, не был бесноватым, а вот блаженным – наверняка. Из тех врачей божьей милостью, что Клятву Гиппократа ценят больше прочих клятв… Как там в личном деле? Вежлив, внимателен, склонен к самопожертвованию…

Отобрав руку, он вцепился в обшлаг калитинского комбинезона.

– Почему ушел из больницы? Тебе белый халат нужен, а не эти пестрые обноски!

– Почему ушел? А потому… Три тысячи рэ, двое детей, жена, теща и больная мама… Жена тоже врач… и ее мать, и моя, и покойный отец… все были врачами, а до того, в екатерининские времена лекарями… И нищих в нашем роду не водилось! Ни в прошлом, ни теперь! – Голос Калитина дрогнул, глаза подозрительно заблестели, и Бабаев, чтобы не смущать его, отвернулся.

Врач, успокоившись, снова взял его за руку.

– Ну, а как у нас с железами дела? Главное, с поджелудочной и щитовидной? Будьте со мной откровенны, Али Саргонович… Вы мужчина видный, крепкий, однако в вашем возрасте могут быть деликатные проблемы… аденома, сексуальная дисфункция и все такое… Как у вас с этим? Не угнетает?

– Не жалуюсь, – буркнул Бабаев. Потом подумал о Нине и усмехнулся.

– А диабет? Есть подозрения на диабет? – Теперь глаза Калитина сияли искренней надеждой.

– Подозрения были, – признался Али Саргонович. – Как-то в детстве, когда я переел зеленых слив…

– То был понос, а не диабет, – разом потускнев, определил Калитин. – У диабета совсем другие симптомы… Ну, ничего! Все у нас впереди! – Он приободрился и добавил: – Пятнадцать процентов населения старше шестидесяти лет страдает диабетом. И знаете, Али Саргонович, число пожилых больных все время растет!

– А это обязательно? В процент твой попасть?

– Не обязательно, но желательно. Диабет пожилых это такой недуг… – Калитин мечтательно закатил глаза. – Диету заставляет соблюдать, не пить и не курить, и в результате, при легких формах заболевания, пациенты живут лет до девяноста. И есть еще один фактор, даже пословицу сочинили: кто диабетом заболел, от рака не умрет.

– Вот так утешение! – Ухмыльнувшись, Бабаев обошел врача и двинул прямиком к Земфире, уже не сомневаясь, что штат его пополнился очень ценными сотрудниками. Может, не бейбарсы, зато какие мудрецы! Один из трех так просто находка… будет кому лечить диабет в преклонных годах.

«Если случится диабет, – подумал Али Саргонович, – и если я доживу до шестидесяти».

Домой Бабаев вернулся к восьми часам. Жил он по-прежнему в Выхино, на Ташкентской, хотя им с Гутытку было в двухкомнатной хоромине тесновато. К тому же они завели здорового пса, ротвейлера по кличке Кабул, который вселился в прихожую, потеснив вешалку для одежды. Неудобство, конечно, зато пес помогал Гутытку адаптироваться в столице. Молодой талды-кейнар гулял с ним трижды в день, а в остальное время катался на метро, разглядывал московские небоскребы и приобщался к другим достижениям цивилизации. Но Бабаева кормил отменно, освоив приготовление харчо, плова и люля-кебаба.

Две живые души скрашивали одиночество, и все же Бабаев тосковал. Странно, но прежде тоска в его сердце не гостила – в своих зарубежных вояжах он вспоминал о родине без печали, с гордостью человека, несущего тяжкий, но необходимый крест. Родина была крепкой опорой, и мыслилась ему как нечто мощное и светлое, прочное и неделимое. Родина была огромна – шестая часть суши, что простиралась от южных гор до северных морей. И эта Родина принадлежала ему, Али Бабаеву, и сотням миллионов других людей, честных мирных тружеников, нуждавшихся в его защите. Он, боец невидимого фронта, старался их защитить. Собственно, ради этого он жертвовал всем семьей, любовью, нормальной жизнью, своими нерожденными детьми. И вот он вернулся на Родину, пусть не такую большую, как прежде, зато до одурения свободную, вернулся и узнал, что нищих здесь больше, чем в Багдаде, что учителя с врачами служат в охранниках, и что сам он, Али Бабаев, – лицо кавказской национальности…

Ему захотелось увидеть Нину – страстно, до боли в сердце. Нина была как якорь, заброшенный в прошлое, неизменный якорь в переменившемся мире.

Али Саргонович доел кебаб, напился чаю и сказал Гутытку:

– Завтра у нас выходной и послезавтра тоже. В Тулу поедем, Гут. Все трое.

– На митинг, Бабай?

– Нет. Я же сказал – выходной. Отдыхать будем. В ресторан пойдем, в театр, в парке погуляем.

– А почему не в Москве? Москва хороший город. Мне нравится. Ресторанов много, театров много, и парк тоже есть.

– Почему, почему… – пробурчал Бабаев. – Ты, джадид, уже месяц в Москве, пора и с окрестностями познакомиться. Недаром у арабов сказано: увидев Мекку, отправляйся в Медину.

Гутытку наморщил лоб, задумался, потом глаза его хитро блестнули:

– Ты иногда спишь беспокойно, Бабай, кричишь то на арабском, то на персидском. Непонятное кричишь, но одно слово я понял: Нина. К ней в Тулу поедем?

– Догадливый! – сказал Бабаев. – Ну, тогда понимаешь: ночевать тебе в гостинице.

– А Кабул?

– Кабул мне не помешает.

Выехали утром, на сером «жигуленке», который Бабаев собирался заменить на что-то более престижное, да так и не собрался. Али Саргонович у руля, рядом – Гутытку, а на заднем сидении Кабул, тут же уснувший после сытного завтрака. Отстояли положенное в заторах, выбрались на Тульское шоссе, и тут Бабаев ударил по газам, выжал из машины сотню с гаком. Водитель он был опытный, ездил на всем, что движется, от ишака и верблюда до вертолета. Понеслись мимо леса и поля, сады и луга, ельники и березовые рощи, щеголеватые дачные поселки и деревушки с вросшими в землю избами. Гутытку, полюбовавшись на это зеленое изобилие, вздохнул мечтательно и сказал:

– Не тундра однако. Красиво! А под Багдадом тоже так?

– Под Багдадом персиковые сады, – ответил Бабаев. И добавил: – Были.

Гутытку снова вздохнул.

– Счастливый ты, Бабай. В таких местах бывал, такие видел чудеса! Багдад видел, Каир видел, Тегеран… Нил, пирамиды, Великого Сфинкса… Мекку с Мединой тоже видел, да?