Усадьба «Медвежий Ручей» - Алла Белолипецкая

в кадках. В третьем углу висело большое зеркало в золочёной раме. Зина не преминула в него посмотреться и даже расстроилась. Собственное лицо показалось ей неприятно бледным. Её чёрные волосы растрепались в дороге, и несколько длинных прядей выбивалось из-под шляпки, которая съехала набок. Тёмные глаза выглядели неестественно большими – как у палево-серого зайчонка, который как-то забежал к Тихомировым в сад из недалёкого леса, окружавшего их уездный городок Живогорск. А вся фигура Зины как бы изобличала субтильную городскую девицу, хотя дочка протоиерея саму себя никогда к субтильным девицам не причисляла.

Так что она поскорее отвернулась от зеркала и перевела взгляд на четвёртый угол зала ожидания, где громко тикали напольные часы «Павел Буре» в лакированном корпусе вишнёвого цвета. Стрелки часов показывали половину пятого.

– Что ж, барышня, – с нарочитой бодростью проговорил седоусый проводник, опустив её баулы рядом с одной из вокзальных скамей, – надобно мне идти! А вам – счастливо дождаться вашего экипажа!

Он коротко ей отсалютовал, коснувшись кончиками заскорузлых пальцев козырька железнодорожной форменной фуражки, и чуть ли не бегом устремился к вокзальным дверям: только что прозвучал третий гудок паровоза. Зина видела, как пожилой мужчина выскочил на платформу и поспешил к дверям своего вагона. Новый порыв ветра чуть было не сдёрнул фуражку у него с головы, но проводник всё же успел её придержать. И едва он заскочил в вагон, как перрон окутало паром, что-то отрывисто лязгнуло, и поезд тронулся с места.

2

Зина смотрела из окна на перрон, пока последний вагон набиравшего ход поезда не пропал из виду. А потом снова вздохнула, опустилась на жёсткую скамью и огляделась по сторонам.

В зале ожидания пассажиров, помимо неё, находилось не более десятка. И все они сидели от Зины на некотором отдалении: нарядная барынька с двумя детьми – мальчиком и девочкой, которую, по всем вероятиям, тоже не встретили вовремя; седовласый господин в пенсне, читавший газету; ещё один господин, гораздо более молодой («студент», – отчего-то сразу подумала о нём Зина). А ближе всех к ней оказалась какая-то немолодая баба: в чёрном платке и не подходящем к нему цветастом ситцевом платье, с потрёпанными кожаными ботами на ногах. Ни на кого не глядя, баба поглощала пирожки, свёрток с которыми лежал у неё на коленях.

Зина подумала, что нужно бы подойти к зеркалу – поправить волосы и шляпку. Однако её баулы были слишком увесистыми, чтобы тащить их с собой. А оставить их возле скамьи, без присмотра, она не решалась. Студент с цепкими глазами не внушал ей ни малейшего доверия. И что, спрашивается, она стала бы делать, если бы он схватил её поклажу и пустился с ней наутёк?

Помимо окошка, за которым располагалась билетная касса, в зале имелось ещё одно: с надписью «Телеграф» над ним. И при виде него снедавшая Зину тревога слегка улеглась. «Если что, – решила девушка, – я отправлю в Живогорск телеграмму: родителям или Ванечке…» Правда, воспоминание о друге детства, с которым ей пришлось так внезапно расстаться, снова привело Зину в расстройство. Но тут кое-что её отвлекло.

Один из детей барыньки – русоволосый мальчик лет четырёх – заметил Зину. И бегом устремился к ней.

– Вот! – Мальчик протянул ей большое красное яблоко. – Держите! Маменька говорит: сиротам нужно помогать!

– Я не сирота! – вскинулась Зина.

Но мальчик уже положил яблоко рядом с ней на скамью и унёсся прочь. Зина, не зная, что ей делать, оглянулась, ища взглядом мать мальчика – спросить, может ли она принять подарок? Есть ей и вправду очень хотелось, а красное яблоко источало сладостный медовый дух позднего лета. Но к барыньке уже подскочили двое лакеев, следом за которыми шёл немолодой импозантный господин – муж путешественницы, надо полагать. Лакеи подняли с пола несколько чемоданов и большой кофр, дама взяла за руку сына, её муж посадил себе на плечи девочку примерно двух лет, и они все вместе поспешили к выходу. Зина с завистью смотрела, как они все уселись в крытый пароконный экипаж, остановившийся подле станционных дверей. И быстро отъехали. Им явно не терпелось попасть домой: гром сотрясал небо раскатами где-то совсем близко.

Зина искоса поглядела на яблоко, а потом не утерпела: схватила его, быстро обтёрла носовым платком и жадно откусила. Рот её наполнился пронзительно сладким соком, и от удовольствия она даже чуть слышно застонала.

В этот-то момент с соседней скамьи и поднялась баба в цветастом платье и чёрном платке. Пирожки она доела, так что промасленную бумагу из-под них выбросила в мусорную корзину, стоявшую в проходе. А затем пошагала прямиком к Зине и уселась подле неё. От бабы пахло не дрожжевым тестом, а почему-то сеном и сосновой смолой. На вид ей можно было дать и тридцать пять лет, и шестьдесят: смуглое её лицо морщин почти не имело, но голубые глаза выглядели до странности выцветшими, словно у старухи.

– Ты, дева, – проговорила особа в чёрном платке, – не иначе как первородная дочь. По лицу видать.

Зина опешила не меньше, чем тогда, когда маленький мальчик назвал её сиротой. И вместо ответа только медленно кивнула. Но бабе, что с ней заговорила, её подтверждение явно не требовалось.

– А в здешних-то местах, – продолжала та, – на первородных дочерей большой спрос – они к колдовскому ремеслу более других пригодны. Вот я и думаю: а не к Медвежьему ли Ручью ты навострилась ехать?

Тут уж Зина разозлилась не на шутку. Какое дело было этой чужой бабе до того, куда именно она, дочь протоиерея Тихомирова, навострилась?

– Вам-то что до этого? – Девушка глянула на непрошеную собеседницу гневно.

Баба ничуть не смутилась.

– Остеречь тебя хочу. Коли ты туда попадёшь – подобру-поздорову тебя уже навряд ли отпустят. Там немало народу запропало. Сказывают, хозяева тамошние…

Однако договорить она не успела. Зина даже не заметила, в какой именно момент рядом с бабой очутился тот седовласый господин, что давеча сидел на скамье с газетой в руках. Теперь он вдруг положил говорунье в чёрном платке руку на плечо и словно бы слегка оттолкнул её от Зины.

– Хватит уже тебе, Прасковья, – громким и звучным голосом произнёс он, – пугать барышню! Ведь не раз тебя предупреждали: станешь пассажиров беспокоить – к станции на пушечный выстрел не подойдёшь! Ступай-ка ты отсюда!

Баба покосилась на седовласого – безо всякого страха, лишь с выражением брезгливого недовольства на лице. А потом поднялась со скамьи, кивнула Зине, будто старой знакомой, и неспешно, даже слегка вразвалочку, двинулась прочь – вернулась на своё прежнее место.

– Благодарю вас! – Зина вскинула взгляд на седовласого господина