Усадьба «Медвежий Ручей» - Алла Белолипецкая

барышне торчать тут одной! – И он со значением глянул на господина Левшина, который, впрочем, эту эскападу проигнорировал; выглядывая из дверей, он рассматривал что-то снаружи – и явно не присланный за Зиной ландолет.

Девушка наконец-то отняла руку ото лба и даже нашла в себе силы с благодарностью кивнуть Антипу. Тот, хоть и вымок до нитки, пока ехал, не сделал остановку, чтобы переждать дождь под козырьком барского экипажа. Первое ошеломление, накатившее на дочку священника, когда Антип сообщил ей поразительное известие, слегка прошло. И девушка, слыша саму себя словно бы со стороны, спросила:

– Но что значит: бабушка пропала? Она прямо в доме исчезла? Или куда-то пошла, а обратно не вернулась?

– О том, вы уж не серчайте, я вам лучше по дороге расскажу! Барин велел привезти вас домой немедля. Так что – пожалуйте в экипаж! Это ваши вещички? Тогда я их заберу. – И он с лёгкостью, одной рукой, подхватил с пола оба Зининых баула.

Но дочка священника не собиралась уезжать со станции вот так, ничего не предприняв – после получения такой-то новости!

– Одну минуту подождите! – попросила она. – Мне нужно отправить телеграмму домой, в Живогорск. А после этого мы сразу и поедем.

– Ну, так я снаружи вас подожду! – И Антип пошагал к станционным дверям – почти наверняка намереваясь толкнуть плечом стоявшего в них господина Левшина; однако тот заметил его приближение – посторонился.

А Зина поспешила к окошку телеграфа, на ходу растягивая шнурок на своём мешочке. Она полагала, что телеграмма, которую нужно было отправить маменьке и папеньке, обойдётся ей не дороже, чем в пятьдесят копеек. У неё же имелось при себе целых двадцать рублей! Вот только когда она уже подошла к окошку и хотела попросить у сидевшего за ним пожилого усатого мужчины телеграфный бланк, её ждало открытие.

В атласной сумочке Зина нащупала и свой гребешок, и книжку в бумажной обложке, однако маленького кожаного кошелька с двумя десятирублёвыми банкнотами там не оказалось. Не веря самой себе, девушка растянула мешочек пошире и заглянула в него. Однако глаза сообщили ей ровно то же самое, что и пальцы. Между томиком Диккенса и гребешком кошелёк уж никак не мог затеряться. В сумочке его просто не было.

«Выронила! – мелькнуло у Зины в голове. – Кошелёк выпал, когда я доставала гребень, чтобы причесаться!»

Но тут же она сама себя и одёрнула. Да, она собиралась подойти к зеркалу, чтобы поправить волосы, но не сделала этого. Она точно помнила, что не сделала – побоялась оставить без присмотра свой багаж. И книжку на станции она не доставала. Душещипательная история крошки Доррит в достаточной степени расстроила ей нервы уже за то время, пока она читала её в поезде. И продолжать истязать себя ею и на станции, где её бросили одну, она не желала.

Но всё же девушка почти бегом вернулась к скамье, на которой до этого сидела. И принялась осматривать всё вокруг – заглянула и под скамью, и за кадку с фикусом, и даже в мусорную корзину, где поверх Прасковьиной промасленной бумаги из-под пирожков по-прежнему лежало надкушенное Зиной яблоко. Но странное дело: червивым оно больше не выглядело! Его желтоватая мякоть сочилась нектаром, и от сладкого фруктового духа у Зины совсем некстати заурчало в животе.

Впрочем, открытию насчёт яблока Зина не успела ни обрадоваться, ни удивиться.

– Потеряли что-то, Зинаида Александровна? – вновь услышала она у себя за спиной вкрадчивый баритон господина Левшина.

Тот как ни в чём не бывало шёл по проходу между скамьями в её сторону. Его светло-карие глаза вцепились в Зину наподобие рыболовных крючков. А кинувший её на произвол судьбы Антип ставил тем временем Зинины баулы в ландолет – и в ус не дул!

Не отвечая мнимому студенту ни слова, Зина опрометью кинулась к дверям зала ожидания, выскочила на крыльцо – и только там перевела дух. Мимоходом она заметила, что на некотором отдалении от крыльца, под навесом коновязи, стоит маленькая одноместная коляска, из тех, что именуют «эгоистками», – неизвестно кому принадлежащая. В коляску эту запряжена была красивая белая кобыла с аккуратно подстриженной гривой. А возле отиралась, разглядывая средство передвижения, Прасковья – которая ухитрилась нисколько не вымокнуть под проливным дождём, хоть и ушла со станции перед самым его началом. Хотя даже навес не защитил бы её полностью, когда хляби небесные разверзлись.

Баба в чёрном платке словно почуяла взгляд Зины – тут же повернула голову в её сторону. Секунд пять или шесть они смотрели друг на дружку: Зина – с каким-то необъяснимым, ничем не оправданным страхом, Прасковья – с кошачьим любопытством. Но потом баба развернулась и, хлюпая по лужам своими разношенными ботами, зашагала от станции прочь – в сторону видневшейся невдалеке деревеньки.

Зина встряхнула головой, отгоняя наваждение, и тут же подоспевший Антип подсадил её под локоток – помог забраться в ландолет. Сам кучер немедленно занял своё место на облучке, хлопнул вожжами по бокам гнедых лошадей, и экипаж тронулся с места. Зина обернулась – почти против воли. В дверях станции стоял, провожая их взглядом, Андрей Иванович Левшин.

Впрочем, ландолет быстро повернул, так что девушка перестала видеть этого господина. И только тогда задалась вопросом: отчего она не попросила у Антипа полтинник на телеграмму? А затем возник и другой вопрос: кто мог украсть у неё кошелёк, который она на станции ни разу не вынимала из сумочки – так что о его местонахождении вор не сумел бы даже проведать.

Хотя, конечно, главный вопрос был сейчас не этот. И Зина, в очередной раз подавив вздох, поняла, что настало время его задать.

3

– Антип, голубчик! – позвала она, вспомнив, что так обращалась к выходцам из простонародья её маменька. – Так что же всё-таки произошло с моей бабушкой?

Даже сутуловатая спина Антипа непреложно выразила смущение. Зина видела, до какой степени кучеру не хочется ни о чём ей рассказывать. Да и неловким казалось беседовать с человеком вот так – когда он обращён к тебе спиной. Однако ждать момента, когда они приедут в усадьбу, дочка священника просто не могла. Небо после грозы прояснилось, сквозь перламутровые облачка мягко светило клонившееся к закату солнце, и всё вокруг: засеянные рожью поля, мимо которых они катили, берёзово-еловый лес в отдалении, зелёный крутогор с десятком деревенских домов, – источало покой и благодать. Чего девушка отнюдь не могла сказать о собственных чувствах. Она не готова была смириться с тем, что её почти выставили из родительского дома, отправив, словно в ссылку, к бабушке-незнакомке. Она, Зина Тихомирова, ничем этого