Смех бессмертных - Денис Викторович Лукьянов

встретиться с продавцами или их представителями лично – либо прямо в отеле, либо в приличном месте; не обязательно, смеется он, искать самый дорогой ресторан города, подойдет и уютная кофейня, но только не сетевая, ходить в такие – маркер дурновкусия. Грецион не хочет медлить: находит личный сайт Штерна, в черно-золотых тонах, делающих все дороже-богаче – это ли не дурновкусие? Или изощренная ирония? Выискивает контакты, открывает устаревшую форму приема заявок – ответит ли? – быстро печатает, не замечая помарок и опечаток, отправляет и получает улыбчивое «мы приняли ваше обращение» – фразу без мрачного продолжения, написанного невидимыми луковыми чернилами: «…но скорее всего даже не ответим». Будто ужаленный, Грецион резко встает, делает шаг в сторону шкафов и врезается в кого-то, несущего стопку книг. Они падают, Грецион тут же принимается поднимать их – юношеский инстинкт, выработанный ради ловких знакомств с девушками, особенно летом, перед сессией, когда те уже надели юбки. Он помогает поднять книги и отчего-то – как умудряется в суматохе мыслей? – обращает внимания на названия: «Метафизика» Аристотеля, сочинения Рериха, «Языческие мистерии возрождения» Эдгара Винда, сборник лекций Андрея Баумейстера о Платоне и Хайдеггере, неизвестный ему учебник по философии Пифагора, «Заратустра» Ницше, перевод «Изумрудной скрижали» Трисмегиста, стоящий в магазинах непомерных денег, «Орфические гимны» с комментариями. И, собрав эту вавилонскую башню ветхого знания, Грецион наконец поднимает глаза и видит, как улыбается ему стажерка – хитро, будто та самая Елена, которой Афродита нашептала исход событий: итоги войны и судьбы героев, зарезанных женами из боли и ревности; и теперь она, Елена, ждет, зная, что станет примой спектакля, выйдет сухой из воды, умоет руки и будет утопать в хвале и хуле, ведь нетрудно четырежды избегнуть ей обвинения в том преступлении, какое она, говорят, совершила [9].

– Что вы здесь делаете? – спрашивает Грецион раздраженно. Книги хочется бросить – понятно, зачем они стажерке, – но он ставит их на стол, рядом с планшетом.

– Грызу гранит науки. – Она пожимает плечами и усаживается. – Спасибо.

– Скорее грызете мои нервы. – Он вздыхает, массирует виски, садится рядом. – Не превращайтесь в книжного червя, мужчины таких не любят, уж поверьте.

– Не сваливайте все на мужчин. – Стажерка разбирает книжную башню по кирпичикам, открывает первый том, просматривает оглавление. Потом поднимает глаза и глядит на Грециона. – Ну? Я жду.

– Ах, вы ждете! – Он не выдерживает, чуть повышает голос, тут же привлекает внимание старичка, оторвавшегося от томика Гёте, и затихших студентов. Переходит на шепот: – Лена, я же просил вас, просто и по-человечески – не лезьте в это дело. Вы только помешаете. Я и без вас никогда не брал стажеров. Теперь не собираюсь и подавно. Потому что…

– Помешаю тем, что расскажу вам про черный снег?

Слова – камнем по голове. Дыхание вдруг сбивается, Грецион словно тонет, воздуха не хватает – как возможно, что такое она говорит, разве это не было видением, очередным бредом его умирающего сознания?! Феб – друг, Феб – почти двойник, с ним все понятно, но почему тогда она…

– …потому что свойства, которые присущи числам, даны в музыкальной гармонии, в строении неба и во многом другом, – доносится до Грециона. Он вздрагивает, думает, что над ухом стоит Дионис, но говорит стажерка. – Грецион Семеныч, вы в порядке? Вы и на лекции были какой-то бледный. Может стоит…

– Что вы сказали? – Он отодвигает стопку книг. Один том падает.

– Я спрашиваю, в порядке ли вы…

– Бросьте! – снова повышает голос. Руки вспотели. – Вы прекрасно знаете, о чем я.

– Знаю. – Она снова хитро улыбается, кладет ногу на ногу – колготки в сеточку, – и переходит на заговорщический шепот: – Дайте поиздеваться над вами. Вам можно, а мне нельзя?

Прежде чем он успевает решить, как ответить – сказать резко, помягче, или промолчать вовсе? – она придвигает к нему томик с неразборчивым, почти стертым названием и говорит:

– Вы читали, Грецион Семеныч, я почти уверена. Но в свете недавних событий… помните такое? Про белоснежные храмы Гипербореи, про то, как она спрятана на изнанке мира, в карманном измерении. Но на изнанке, сами знаете, все всегда наоборот, vice versa, шиворот-навыворот. Так что, если на деле это черные обсидиановые храмы – я знаю, вы считаете так же, – просто с изнанки они кажутся белыми? И что, если снег на изнанке – не белый, а черный? Тогда…

Дыхание снова сбивается, ладони потеют сильнее.

– Это снег Гипербореи, – заканчивает Грецион. – Но тогда… разве так возможно… и вы все это… – Он проводит рукой над всеми книгами.

– Я все это прочитала давно, профессор. Просто хотела освежить, сопоставить факты, чтобы показать вам, раз вы так уж уверены в моей бесполезности – а оно вон как вышло. У меня есть и другие книги – как-нибудь я вам принесу. Их сейчас почти не найдешь.

Она ловит его в сети – или правда хочет помочь?! – но уже неважно.

– Зачем вы цитировали Аристотеля? – вдруг спрашивает Грецион.

– Вот видите, – ухмыляется стажерка. – Вам стало хоть капельку интересно.

Он стонет – тихо, чтобы снова не привлечь лишнего внимания.

– Лена, да поймите вы уже – я одиночка, в науке я не работаю в команде, помощь мне только мешает, особенно сейчас, с этим исследованием. – Он не говорит, что не хочет ни с кем делить бессмертие, но эти слова в опасной близости, на кончике языка. – Это трясина, Лена, в которую вам не стоит ступать. А меня вытягивать уже поздно.

И не нужно вытягивать. Не нужно, не нужно, не нужно. Ненужноненужноненужно.

– А теперь послушайте вы, Грецион Семеныч. – В ней вдруг проступает нечто звериное. Кажется, или она рычит? – Почему вы так упираетесь? Я ведь действительно хочу помочь. Думаете, я шутила тогда про счастье? Пришло время откровений, уж простите – если я не буду делать то, что делаю, я буду несчастна, профессор. – Она отвлекается на уведомление в телефоне. – А что будет вокруг – неважно. Оно станет фоном, незаметным за стенками свинцового саркофага несчастья. Так вам понятно? Вы ведь любите метафоры, да, я буду повторять это каждый раз! И, очевидно, свинцовые саркофаги тоже. Полюбили. Закрылись, – она складывает ладони. Дышит в них, будто успокаиваясь. Оглядывается: не смотрит ли на них кто? Не выгонят ли? – А я ведь правда хочу быть как вы! Думаете, чьими интервью я засматривалась субботними вечерами, когда сил уже ни на что не хватало? Думаете, кого цитировала в научных работах? А сейчас, когда вы взялись за такую серьезную авантюру…

– Не делайте из меня кумира. На их роль годятся только мертвецы. – Усмехается про