Смех бессмертных - Денис Викторович Лукьянов

а следом несется черный вихрь конца – слышен уже трубный глас! – и старик-господь просыпается, открывает глаза, изрыгает жар пустынных драконов, и иссыхает тогда Источник под пристальным взглядом смеющегося Одина, короля воронов, повесившего себя на ветвях Иггдрасиля… Кар, кар, кар, каааар! Каааар-тина, кааар-тины больше нет, нет его едва обретенного компаса к горизонту вечности – и как же больно от осознания, как же больно, больно, больно!

– Грец! – кричит Феб, подхватывая падающего со стула Грециона. – Грец, да что ж с тобой такое, ты секунду назад выглядел отлично… Грец!

Он, обхвативший голову и стиснувший зубы, не в силах ответить, передел мечтаний – стонать до конца времен, как призрачная баньши, от боли и горечи. Находит силы прохрипеть:

– В кармане… таблетки.

Карман, кар-ман, кааар-ман, кар, кар, кар – как же много, много воронов вокруг, и они бьются о него крыльями, и клюют прямо в темечко, надеясь расколоть голову, как орешек с золотой скорлупкой и изумрудным ядрышком. И слышен треск – хруст! хруст! хруст! – и трещит мир, расходятся швы, ха-ха, как ненадежны они оказались, как легко поддались смеху воронов – кар, кар, кар! Феб копошится. Достается два бластера таблеток. Грецион не дает ему опомниться: дрожащими руками выдавливает прямо на стол две обезболивающие, две успокоительные, пьет залпом, роняет чашку на пол, разбивает, и в звоне чудится голос подступающего Диониса, его смех, но на губах нет винного привкуса, значит, все хорошо, и вороны постепенно тают, как черный снег на солнце…

Черный снег. Черный снег…

– Ты видел черный снег? – вдруг спрашивает он Феба, когда приходит в себя. – Скажи! Чьи это проделки?!

Феб сидит с испуганными глазами. Снимает очки, трет переносицу.

– Почему же ты все так усложняешь? – он вздыхает. – Да, я видел. Но думал, что просто мне почудилось. А теперь, оказывается… ты что, тоже хочешь связать это со своей проклятой Гипербореей?! Грец, может, все-таки хватит…

– Он ведь пошел на твоей картине, да? – Слова – как пушечный выстрел. – Снег ведь пошел на твоей картине, да?!

– Откуда ты…

– Скажи, кому ты ее продал. Скажи мне, о, Феб мой среброкистый! – Грецнон наклоняется вперед; голос – точно стон. Берет еще одну салфетку, сминает ее мгновенно, но нет, никаких подсказок! Слышит, как кто-то за соседним столиком громко откашливается. Это знак? Или просьба быть потише? Или знак?

– Не мучай меня, прошу – видишь, мне и так плохо? Теперь только один шанс спастись, и ты, мой дорогой рыцарь в доспехах из серебра и стали, понимаешь это лучше остальных.

– Грец, прошу! – Феб вновь шепчет: – Твои студенческие годы давно прошли, так что не заигрывайся в Шлимана, потому что…

– Просто. Скажи. Мне, – наворачиваются слезы. Холодные, как ледяные кристаллы. Где-то скрипит стул. Где-то пиликает терминал оплаты. Кто-то встает, уходит. Кто-то занимает освободившееся место.

– Его зовут Эрнест Штерн, – Феб наконец сдается, вздыхает. Хочет сделать еще глоток, но чашка пуста. – Он коллекционер, эстет, путешественник, у него своя галерея. Но больше я ничего не знаю. Хочешь деталей? Все карты в руки.

Грецион срывается с места и, как комета судного дня, несется в библиотеку, оставляя за собой шлейф из страшных образов-видений, которые чувствуют лишь полоумные попрошайки и теряющие голову от переизбытка работы трудоголики на грани помешательства. Мог отправиться домой, но там все будет напоминать о потерянной, возможно, навсегда, Трое-Гиперборее, там раздавит одиночество, и тогда непременно явится Дионис, предложит составить компанию; в библиотеке же ждет тишина в окружении миллионов слов, иногда таких сильных, яростных и мудрых, что чувствуется, как они пытаются вырваться из-под обложки, как шепчут «помоги-помоги-помоги», а слышат их только старухи-библиотекарши – прикладывают сухой палец с длинными ярко-красным ногтем к намалеванным толстым слоем помады губам и взывают к тишине, когда, кажется, вокруг и так не раздается ни звука.

Читательский билет у Грециона всегда с собой, и пластиковая карточка на миг открывает ему двери в иной мир: в мир книжных шкафов, запаха старых страниц и призрачно-белого света современных компьютеров, но сегодня они ему не нужны. Грецион садится в уголок, справа от шепотом спорящих над открытым учебником студентов, слева от уставшего пенсионера с томиком Гёте; садится, достает планшет с клавиатурой, судорожно ныряет в интернет, инфопомойку, где все подлежит вторичной переработке, и скандалы обращаются откровениями, скупые форумные заметки – сенсациями, только гнев и ярость комментариев, как пластик, разлагаются сотни лет, нуждаются в отдельной свалке на далеком мусорном острове. И в этой помойке, зная нужные лазейки, зная правильные слова и запросы, среди битого зеленого стекла бутылок можно отыскать чистые изумруды. Можно отыскать все.

И Грецион узнает об Эрнесте Штерне все. Узнает – из интервью, биографий, подкастов, едких памфлетов недоброжелателей, – как еще в детстве тот засиживался в картинных галереях, не желая уходить, да так долго, что родители однажды забыли его, вернулись заплаканные и спросили: «Ты испугался?», а он ответил: «Нет. Со мной было Искусство»; как в юности наслаждался прерафаэлитами и, учась в престижном вузе с непрестижными стипендиями, копил деньги, недоедал и тратил все на роскошные книги-альбомы с мелованной бумагой и сочными цветами, а потом сидел в теплом кашемировом пальто на скамье осеннего парка, рассматривая Офелию, Персефону, обнаженную леди Годиву; как, открыв свою первую галерею, не позвал никого из многочисленных родственников, разве только старика-отца, подарившего однажды то самое кашемировое пальто, и, с бокалом шампанского в руке, в темно-зеленом костюме Оскара Уайльда с лилией в петлице, провозгласил манифест о чистом, мистическом Искусстве как матери всех вещей; как, скупая все новые и новые полотна для многочисленных галерей по всему миру – небольших, но элегантных, – опускался до мерзости, имел дела с сутенерами и проститутками, наркоманами и обиженными жизнью сторожами; как совершал сделки, не снившиеся Великому Комбинатору, и маленькие кражи ради больших целей, превосходящие изощренные махинации Софьи Золотой Ручки; как путешествовал и путешествует до сих пор, не жалея денег на лучшие номера дорогих отелей. Ниточки этого золотого клубка ведут Грециона по следу Минотавра, в самое сердце Лабиринта: он изучает своего противника, ищет к нему подход, как росомаха, пытается найти уязвимые места и наконец находит то, ради чего все затеял – свежие новости. Эрнест Штерн – в его городе. Журналисты поймали прямо у гостиницы – бинго, задали множество вопросов: на половину в ответ получили лишь томный взгляд, на другую, касающуюся картин и бизнеса, радостную улыбку и пышные ответы. Да, говорит господин Штерн прямо в видеоролике, я готов купить любые картины в вашем городе, если сочту их достойными Искусства; я готов