Любовь Федорова - Тыква

— Ну, спрашивайте, — сказал Датар, когда первая чашка была поставлена на полотенце пустой. — Я знаю, что вы все время хотите меня о чем-то спросить.

— Двери вы не запираете? — охотно поинтересовался Мем.

Казалось, Датар удивился.

— А почему вы спросили именно об этом?

— Меня послали вас охранять.

— Любые постройки на храмовой земле могут иметь запоры только снаружи. Изнутри нельзя закрыться ни здесь, ни в монастыре Скорбящих, ни в резиденции Энленского экзарха.

— Плохо, — сказал Мем. — К вам может зайти любой.

Монах пожал одним плечом.

— Ко мне и должен иметь возможность зайти любой. В любое время дня и ночи.

— Плохо, — повторил Мем, и монах наполнил чашки снова.

— На праздники меня редко зовут, — сказал Датар. — Обычно приходят, когда случается беда, кто-то сильно болен, умирает или уже умер. Я не имею права отказаться или притвориться, будто меня нет дома. Таково мое назначение на этом месте.

— А если к вам снова придут воры или убийцы?

— На все воля Единого. — Монах приподнял свою чашку и немного насмешливо глянул на Мема. Волосы у него растрепались, Датар вытащил их из-за ворота и перекинул через плечо. Мем подумал, что не все женщины настолько же красивы, как этот добровольный аскет. Судя по длине отращенных для погребального обряда волос, в монахах Датар ходил уже лет шесть, стало быть, постриг принял еще в отрочестве, примерно лет в четырнадцать-пятнадцать. Впрочем, если он и в самом деле вырос на Веселом Бережке, к четырнадцати годам он уже должен был пройти огонь и воду, а еще перетерпеть и навидаться всякого на три жизни вперед. Там судьба жалеет детей еще меньше, чем взрослых. Поэтому, наверное, и имелось в облике Датара такое несоответствие: совсем не тот взгляд, который бывает у сладких красавчиков, — колючий, жесткий и холодный, словно стеклянная стена. Из-за него красота Датара не притягивала к себе. Наоборот, она отталкивала и останавливала любого до нее охотника еще на дальних подступах.

— Плечо не болит? — спросил Мем.

Датар поморщился и отпил вина.

— А как вы думаете? — сказал он. — Если вас ткнуть острием в полпяди длиной, у вас в этом месте заболит, или нет? Я такой же живой человек, как и все. Но что-то вы мне задаете не те вопросы, которые хотели. Давайте, я вам расскажу что-нибудь. Вот, например, вы сейчас сидите и думаете: быстрей бы все это кончилось. Эта учеба, отцовская воля, посылки у инспектора Нонора, подчинение каждой мелкой сошке в префектуре и лицее, зависимость от навязанного порядка, чужого разумения и желаний. Правильно?.. Быстрее бы кончилась эта часть жизни, вырваться бы из нее, стать взрослым и самостоятельным. А потом, когда взрослость и самостоятельность придет и уйдет, и наступит час, когда нечем дышать, и каждая капля в водяных часах — словно вытекающая жизнь, вот тогда вы подумаете: куда я торопился, куда спешил, куда бежал? Почему не ценил той свободы, которая дана человеку небом — свободы дышать, видеть, слышать? Вернуть бы теперь это время, когда можно вдохнуть полной грудью, когда радуют солнце и простор, когда можно жить и не мучиться от каждого вздоха и движения, а наслаждаться всеми чувствами, пропуская сквозь себя медленно текущие мгновения?.. Поверьте, господин Мем, вам только кажется, что вы под пятой у обстоятельств, что над вами довлеют, что вам надо куда-то спешить и к чему-то стремиться, а без этого жизнь ненастоящая. На самом деле вы просто не понимаете, насколько вы сейчас счастливы. Не смущайтесь. Берите вино и пейте. Будьте свободны.

От печи шло тепло. От горячего вина внутри разливалось приятное спокойствие. Мем расстегнул верхние пуговицы форменного кафтана и полуприкрыл глаза. Тему для разговора Датар выбрал необыкновенную. Мему подумалось, что молодые люди обычно неспособны глубоко прочувствовать печальную быстротечность жизни. Впрочем, это, наверное, была какая-нибудь из записанных в старых книгах проповедей из цикла «кто о чем, а монах о смерти»… Тем не менее, именно медленно плывущими, обволакивающими мгновениями Мем сейчас наслаждался.

— Весело или не весело, а жить нужно, — сказал он.

— И умирать нужно. Ведь не было такого человека на земле, который бы жил и не умер, — сказал Датар, снова наполняя вином чашки. Очень мало у людей в этом мире надежд на бессмертие. А вот в том — наоборот, умереть не получится, даже если захочешь. Все, данное человеку Небом, надо принимать и использовать с благодарностью. Даже право на смерть, ибо в определенном понимании и смерть — благо…

— Поэтому вы и говорили Нонору, что смерть вас не пугает, — заключил Мем. — А меня жизнь не пугает. Монахом быть как? Трудно или не очень?

Датар улыбнулся:

— Можно на «ты». Тебе сколько лет?

— Девятнадцать. С половиной.

— А мне двадцать два. Из них неполных семь я живу, а все предыдущие провел в таком аду, что и вспомнить без содрогания нельзя. Мне есть с чем сравнивать «хорошо» и «плохо». Монахом мне быть нетрудно. Мне трудно другое. Трудно доверять себе и другим. А еще труднее — чтобы люди правильно понимали все, что я хочу им сказать. Временами мне кажется — у них что-то с ушами, так трудно до них доходит. Они слышат, но не слушают… Почти все в исповедях вместо воспоминания о своих грехах, жалуются на жизнь. Всем кажется, что Небо к ним несправедливо. Один в ссоре с родными, другого обманул компаньон, у третьего тяжба с соседом, четвертого не уважают собственные дети. Дескать, так жить нельзя. Но разве же это печаль? Я уж не говорю про деньги. На мой взгляд, неприятности, за которые можно расплатиться деньгами, вообще ничего не стоят. Но, кажется, большинство людей со мной не согласны. На самом-то деле нельзя жить так, чтоб обязательно был повод оставаться недовольным. Единый дал день, Единый даст и пищу. Только не ропщи, не загоняй себя раньше срока в могилу ненастоящих несчастий. Потому что, когда придут настоящие, время мелочных недовольств будет вспоминаться как лучшее в прожитой жизни. Впрочем, наверное, все это сейчас тебе не очень интересно… Так о чем ты меня так и не спросил?

— Я не спросил, — произнес Мем, — прав ли был Нонор, полагая, что виной вашим… твоим мелочным несчастьям — дамы из Царского Города?

— У тебя иное мнение о моих мелочных несчастьях?

— Признаться, да. Мне думается, бабочку на храм пожертвовали неспроста, но смысл ее — не ревность.

Датар прищурился.

— Скажем так: инспектор Нонор был прав частично. А можно я тоже спрошу? Почему при Ноноре оказалось нельзя упоминать Тайную Стражу?

— Потому что я не хочу ему помогать. Пусть сам собирает информацию. Я своей делиться не собираюсь.