Божественный и страшный аромат - Robert Kurvitz

другое лицо — краем глаза. Он надевает личину Видкуна Хирда, взрослого Хана, которого Тереш теперь почему-то боится, а иногда становится отцом Тереша. Потом Терешу будет стыдно, что он видел своих друзей вот так, но он ничего не может с этим поделать.

Медленно, робко он пробирается сквозь толпу, боясь на кого-нибудь наткнуться, кого-нибудь рассердить. Люди в темных одеждах бредут по улице, на широком перекрестке переключаются светофоры; мотокареты останавливаются, из глушителей вырываются клубы дыма, рычат двигатели. Вместе с колышущейся человеческой массой он идет по пешеходному переходу, и в сумерках над ним сияют рекламные табло, гигантская модель в нижнем белье улыбается высоко на стене универмага. Впереди светится ряд таксофонов. Как только Тереш заходит в будку, на улице начинается настоящий ливень. По стеклам бежит вода, и где-то — в воспоминаниях Видкуна Хирда или в его собственном сне в камере, Тереш не может сказать — чудовище садится на корточки перед расчлененными телами девочек и складывает их вместе, собирая химеру.

— Знаешь… — Под колесами такси хлюпает жидкая грязь, хрустит гравий. Хан смотрит в окно. — Есть одна вещь… которую я так и не рассказал тебе… о себе. — Машина останавливается у двери его дома в Салеме. Брюнетка держит сумочку на коленях; Хан открывает дверцу. — Обычно я не распространяюсь об этом. Это непростая тема. Но, кажется, тебе я могу сказать. На самом деле… — он выходит, наклоняется в салон, — я ведущий мировой эксперт по исчезновениям.

Хан захлопывает за собой дверцу такси, делает три шага через тротуар к крыльцу, вставляет ключ в замок и входит в прихожую деревянного дома. Снаружи доносится урчание двигателя, машина трогается с места. В доме тепло и сумрачно. На кухне варится картофель. «Мама, это было ужасно! — Хан снимает трубку висящего на стене телефона, рядом с которым кнопкой приколот к обоям листок с номерами. — Просто ужасно, не спрашивай!» — Его коричневые пальцы прыгают по клавишам: серия из шестнадцати цифр, интеризолярный звонок за счет вызываемого.

— Господин Амбарцумян, мне дали ваш номер на аукционе.

— Господин Амбарцумян сейчас занят, — отвечает голос секретаря, тихий и далекий.

— Нет, вы не поняли, я звоню насчет «Харнанкура». Мне нужно получить инструкцию к моему дирижаблю. Это очень важно… простите, вы меня слышите? — В трубке шипит, сигнал теряется в Серости. В шуме времени.

Два года спустя.

— Тереш не объявился? — спрашивает Йеспер, едва войдя к Хану в прихожую. В ноздри проникает сладковатый запах бедности. Что это? Какая-то корица? Лежалая сдоба?

— Пока нет. Я сам хотел тебя спросить. Если честно, я уже начинаю волноваться. — Хан, в развевающемся халате, ведет Йеспера прямо в подвал. — Одежду сюда, — указывает он на вешалку над лестницей.

Йесперу неуютно. Тот же странный запах, что и тогда. Как же ему это не нравится. Он предпочел бы жить на улице, он бы лучше сжег весь этот хлам, чем терпеть такую вонь. Ко всему прочему, он боится, что откуда-нибудь ему навстречу вдруг выскочит бедная старая матушка Хана. Но Хан был непреклонен: они встречаются у него дома, он не собирается ехать в город, или у него, или вообще никак. А Йеспер из-за прошлых грехов был не в том положении, чтобы спорить. С тяжелым сердцем он шагает с последней ступеньки в подвал. Но тут перед ним открывается такое зрелище, что его внутренний мальчишка одерживает верх.

— Ух ты!

— Ага. Как сказал бы ты сам — весьма недурно.

— Сказал бы, — Йеспер вертит по сторонам своей большой головой. — О! — восклицает он. — Гон-Цзы!

Он касается указательным пальцем фигурки, стоящей на носу головного корабля сафрской флотилии. Крохотный, с кончик пальца, Гон-Цзы с длинными висячими усами, как у самарского дракона, держит вымпел с императорским гербом. В другой руке у фигурки компас размером с булавочную головку — чудо-прибор, который Гон-Цзы, как говорят, изобрел сам.

— Я закончил их собирать год назад. Помнишь, в прошлый раз у меня были готовы только корабли, и те еще не раскрашены. — Хан горделиво стоит посреди комнаты.

— Погоди! А это что? — Йеспер указывает на блестящую витрину у него за спиной.

— Это… это алмаз моей короны! Зеница моего ока! Йеспер, это «Харнанкур»!

— Оригинал?! — Йеспер благоговейно подходит к витрине.

— Конечно нет, не будь наивным. Оригинал стоит больше, чем ты, — посмеивается Хан со снисходительностью профессионала. — Это копия. Одна из двух.

Изящный силуэт «Харнанкура» застыл в хрустальной глыбе витрины. Йеспер оглаживает высокий, выше его роста, стеклянный ящик, пытаясь найти, где включается подсветка.

— Вон там, с краю, под подставкой, большой выключатель.

Йеспер щелкает клавишей, и свет зажигается — но не в витрине, а на десяти палубах старинного дирижабля. Макет, подвешенный в воздухе на невидимых нитях, парит в центре витрины, словно лебедь из серебра и лакированного дерева. На панорамной палубе первого класса, за стенами из хрустального стекла, в четырехъярусном зале мерцают миниатюрные люстры. На спиральной лестнице замерли крошечные пассажиры. Он кажется таким легким! Таким хрупким. Серебристые арки на корпусе корабля выгибаются, как паруса, и сходятся к носовой фигуре — гербовому лебедю императрицы Шёсты.

— И ведь они считали, что на этом можно пересечь Серость. Правда, удивительно? Смотри! Это палубы! — Хан так счастлив, что наконец-то может кому-то это показать. — Вот эти корзиночки — открытые палубы! Для прогулок на воздухе! Нет, ты представляешь? Прямо в Серости. Под ручку с дамой. Если честно, я мог бы смотреть на это весь день!

— Я понимаю, почему. Да уж, недурно! Весьма и весьма недурно… — Йеспер обходит витрину и делится своими открытиями с Ханом, как будто тот не ходил мимо нее и не сидел в кресле рядом с макетом каждый день в течение последних двух лет.

— Сядь вон там, оттуда вид особенно хорош, — указывает Хан на кресло. Но Йесперу в кресле не сидится:

— …Погоди, а пропеллеры, они не…

— А теперь не соблаговолишь ли ты вернуться к тому выключателю и нажать его еще раз, — говорит Хан с хитрющей улыбкой. Йеспер запускает пальцы в волосы и раскрывает рот. Большие серебряные винты лебедя, острые как ножи — шесть маневровых по бокам, под брюшком корабля, обращенных к земле под разными углами, и еще два на корме, — начинают вращаться, сначала тихо и медленно, а затем всё быстрее и громче. Лопасти исчезают, сливаясь в полупрозрачные мерцающие диски. Пропеллеры такие большие и так динамично направлены, что Йесперу кажется, что корабль вот-вот взмоет вверх из витрины и улетит, исчезнув из пространства и истории.

На корпусе корабля граадским алфавитом, изящным наклонным шрифтом, написано название: «Харнанкур».

Йеспер откручивает крышку с бутылки с водой, а Хан наливает себе кофе. Они усаживаются в кресла перед витриной. Глядя на корабль, дизайнер чувствует, как в его сердце снова разгорается глупая надежда, которой Хан умеет иногда его заразить. Этот ленивый кот прихлебывает горячий кофе, всё еще в халате и пижамных штанах, и Йеспер бросает на него долгий удивленный взгляд.

— Сейчас семь вечера, ты что — спал?

— Звучит немного уныло, я знаю.

— Что есть, то есть, — мрачно смеется Йеспер и некоторое время смотрит на «Харнанкур». — Интересно, почему он не позвонил? Тереш. Вчера. Я второй вечер места себе не нахожу. Уже весь на нервах.

— У меня всё как обычно. Я по ночам и так не сплю. Такой у меня образ жизни, немножко богемный, — усмехается Хан, — Может, он узнал что-то от Хирда и сразу туда полетел.

— Как думаешь, Хирд, ну, сам ничего…

— …не мог сделать? Пффф! Вряд ли. Это полная фантастика! Ты не представляешь, как эти парни любят врать. Я убил десятерых! Я убил сто тысяч! Я убил больше, чем Эрно Пастернак! У них всё на цифрах и понтах. Но этот рисунок был…

— Один в один! Я знаю!

— Именно. Должно быть еще что-то.

— Да, что-то еще, — Йеспер встает и снимает свою сумку с вешалки. — Но я не думаю, что Тереш пошел на охоту один. Насколько я понял, у нас уговор. Всё, что касается девочек, мы делаем вместе.

— Так и есть… — соглашается Хан, краем глаза