Арехин в Арктике - Василий Павлович Щепетнёв

Он снова наклонился над телами, теперь осматривая кисти.

— Похоже, траншею рыли эти парни: у четверых водяные мозоли. Почти зажили, но всё же видно.

— Да, — согласился Луновой. — Мишку Ламкина я знаю, щипач, у щипачей руки нежные, и, если такая мозоль объявилась, то явно неспроста.

— Вы вокруг посмотрите, — посоветовал Арехин. — Вдруг они не первый раз здесь промышляют. Или оставшийся недалеко ушёл.

— Почему недалеко?

— Он тоже мог быть раненым.

— Посмотрим. Или угро поручим, пусть с собачкой поищут.

— А с телами что будете делать?

— А что с ними делать? Опишем опознание, кого опознали, да здесь и закопаем, когда руки дойдут. Сами выбрали, где лежать.

Распрощавшись с Луновым и кивнув остальным чекистам, он вернулся в кабриолет. Опять вскочил, а не влез. Это хорошо.

— Как они на вас смотрят, — сказал Григорий.

— Как?

— Будут всю жизнь хвастать, что видели самого Арехина, и он с ними разговаривал, ручкался, чай пил.

— Это почему?

— Как же. Они эту банду месяц, может быть, искали. А тут пришел, увидел и всех положил.

К дому они подъехали в сумерках. Дворник, лениво стоявший у ворот, завидя Фоба и Дейма, сорвался с места и, угодливо улыбаясь, поспешил отворить их.

Неужели и сюда дошли слухи о Битве На Пустырях? Вполне возможно.

Дом менялся на глазах. Вместо профессуры сюда стали направлять красных командиров. Война закончена, или почти закончена, пора и о гражданской жизни подумать. И, услышав, что есть такой вот хороший дом, командиры полков требовали ордера именно сюда. Положим, командирам полков отказывали, но ведь есть и командиры дивизий, и армий, и фронтов…

Куда же девалась профессура? Кто-то получил разрешение на выезд во Францию, Великобританию и прочие швеции, кто-то — ордер на квартиру в Доме Учёных, а кто-то, пару раз столкнувшись с новой элитой, и сам поспешно съезжал куда получится. И ведь не скажешь, что въехавшие — плохие люди. И денег до пятницы займут, и солью поделятся, и шкаф передвинуть помогут. Они не плохие, они другие. И — победители. Раз победители, то будьте добры любить и уважать. А если губы кривить да носом вертеть, не то сказали да не туда плюнули, тут уж подвиньтесь, не прежнее время.

Анна-Мария красными командирами восхищалась, профессуры-то ей и дома, в Швейцарии, хватало. Отношения Арехина с красными командирами были сложнее. Зависело от обстоятельств. Предыстории. Одни командиры при виде Арехина сами кривили губы и вертели носами, другие старались поскорее прошмыгнуть к себе и закрыться на два оборота и засов для верности, третьи же считали Арехина человеком революционным, пусть и с причудами, и охотно помогали со всякими мелочами. Вот как с пулемётом Шоша.

С улицы к воротам поспешил человек. Арехин узнал его сразу.

— Гражданин Каннинг?

— Вы виделись с Циолковским? — сразу приступил к делу ассистент.

— Не довелось.

— Я же вас просил.

— Тут мало ваших просьб. И моего желания мало. Кто-то должен провести следствие, и только после этого делать выводы. Невиновен — на свободу.

— Я слышал, можно поручиться за человека…

— И кто за него поручится?

— Я думал, вы…

Арехин вздохнул.

— Я не буду ручаться за человека, которого в глаза не видел.

— Так вы посмотрите! Посмотрите, пока не поздно, — Каннинг опять попытался взять Арехина за руку, но в последний момент снова остановился.

Арехин, не отвечая, развернулся и прошёл во двор. Каннинг остался у ворот, руки его висели вдоль тела, лишь на палец не доходя до колен.

Ладно.

— Григорий, отдохните сами, и лошади пусть отдохнут, но к полуночи будьте готовы.

— Далеко?

— На Лубянку.

В квартире было накурено: Анна-Мария работала. Писала обзор швейцарской, австрийской и, прежде всего, немецкой прессы. И наоборот — обзор советской прессы для Австрии, Швейцарии и Германии.

— Ещё сорок минут, дорогой, — сказала она, мельком взглянув на Арехина.

Дома они не готовили. Максимум — взятые из служебного буфета бутерброды. Сегодня бутербродов не было. Но были замечательные грецкие орехи.

За эти сорок минут он успел слегка освежиться, заварить чай в довоенном серебряном «Cafeolette», выпить два стакана — без сахара, и посидеть в кожаном мягком кресле.

— Вот и готово, — Анна-Мария развивала в себе пунктуальность. Если сказала «сорок минут», значит сорок минут возьми и отрежь, даже если работа требовала двадцати.

— Газеты свежие?

— Немецкие? Третьего дня. И старше. А что? И почему от тебя пахнет порохом?

— Порохом пахнет, потому что была стрельба. А газеты скоро будешь изучать свежайшие: мы едем в Швейцарию.

— Чьё решение? — только и спросила Анна-Мария.

— Исполкома Коминтерна и лично товарища Збарского.

Товарищ Збарский был видным, но пока ещё не выдающимся деятелем международного коммунистического движения.

— Когда ехать?

— Завтра. Броня на поезд до Риги, затем по усмотрению. Швейцария, Франция, я бы даже Аргентину не исключил.

— Документы, деньги?

Он передал ей пакет:

— На первое время.

— Что ж, поедем. — Анна-Мария не раз и не два ездила по заданиям Коминтерна, но всё больше в лимитрофы. — А дальше?

— В Женеве получишь инструкции. Вообще, в этом деле главная — ты.

— А ты?

— Я — предлог для поездки. Еду играть в шахматы, добиваться чемпионского звания. Сама понимаешь, играть в шахматы, кочуя с турнира на турнир, можно всю жизнь.

— Очень удобно, — согласилась Анна-Мария. — Но что на самом деле составляет твою цель, мне знать нельзя?

— Почему же нельзя. Да и трудно не догадаться. Цель у нас с тобой одна — мировая революция.

Арехину не нравилось, что он говорил, а, главное, как он говорил. Но для Анны-Марии, похоже, слова звучали совершенно естественно. Она, Анна-Мария, была в первую очередь революционеркой, да и во вторую тоже, и не видела ничего плохого в том, чтобы стать видной революционеркой. Он, собственно, ничего плохого в том тоже не видел, но слишком уж менялись при этом люди. Он изменился, Анна-Мария изменилась, изменились и отношения. Стали товарищескими. Ещё немного — и перейдут в партийные. А для партийных отношений вовсе не требуется жить вместе и делить постель.

Собирались они отдельно. Да что и собирать: один чемодан Арехина, один — Анны-Марии. Самое необходимое. Что могут везти в Женеву из России одна тысяча двадцать первого года советские служащие, люди