Армагеддон - Владимир Александрович Сухинин

тело Ирридара горело желанием, а ум Виктора Глухова думал о судьбах мира. Возможно, именно поэтому я продержался долго и щедро дарил ласки Лирде, и не только ей. Периодически появлялась Шиза, которая тоже требовала любви и ласки.

Ночью, когда уставшая Лирда уснула, я собрал вещи в комок, взял в руки сапоги и на цыпочках, голый, вышел из комнаты. Но путь мне преградила Ганга. Она приперла меня своим животом к двери и сурово спросила:

– Куда?

– Э-э, по делам, дорогая, – ответил я.

– У тебя тут дела еще не закончены, – произнесла она и, схватив меня за руку, потащила к себе. Я не сопротивлялся. В ее комнате на кровати лежала Чернушка и улыбалась. Ее черная кожа едва была видна в сумраке ночника, зато зубы ослепительно белели на контрасте.

Я был уверен, что она не отпустит меня. Ее тихий, но решительный голос проник в самые глубины моего сознания:

– Мы знали, что ты попытаешься сбежать. – Она произнесла это с легкой улыбкой, но в ее глазах горела страсть.

До рассвета я занимался супружескими делами, погруженный в рутину обязанностей мужа. Однако, когда я собрался уходить, Ганга схватила меня за руку с неожиданной силой и потащила в соседнюю комнату. Дверь захлопнулась за мной с громким стуком. В полумраке я увидел Тору, бледную и немного испуганную. Она тоже была обнажена, и ее светлый пушок сверкал искорками в свете ночника.

– Лежи, – сказал я ей, стараясь говорить уверенно. Но внутри меня бушевал вихрь эмоций. Я понимал, что не могу избежать того, что должно произойти. Я сделал это. Несколько раз. Она по-своему отблагодарила меня, как это могут только снежные эльфарки, лишенные запретов и стыда. Я поцеловал ее в щеки, ощущая, как бьется ее сердце под моей ладонью. Она отвернулась к стене, и ее дыхание стало ровным. Послышался легкий храп. «Принцесса тоже может храпеть», – подумал я с улыбкой.

Я вернулся за своими вещами, но Ганга и в этот раз остановила меня.

– Куда? – вновь прозвучал вопрос, и я был сопровожден в следующую комнату. Там меня ждала гномка.

– Возьми меня, мой муж, – произнесла она, приближаясь ко мне с грацией дикой беременной кошки. Ее большие глаза блестели, а живот слегка подрагивал от нетерпения. – Возьми меня, дорогой. Мне нравятся твои грубоватые ласки.

Мои вещи остались у Ганги, и я задержался до утра. За завтраком она заговорила о свадьбе, ее голос был полон решимости.

– Я не хочу опозориться, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – И ты должен быть мужественным, когда орчанки будут тебя обмывать и готовить к ритуалу. Не хочу слышать их насмешки.

Я кивнул, стараясь не показать, как меня задевают ее слова.

– Я справлюсь, – ответил я, ведь мне уже приходилось увеличивать свою мужественность и удивлять орчанок.

– Помни, нас всех закроют в одном свадебном шатре, – продолжала она, ее голос стал мягче. – Не опозорься. Люби нас всех.

Я снова кивнул, думая о том, что там можно и поспать без этих дел… Но тут в голове у меня зазвенел тревожный колокольчик.

– Постойте, – воскликнул я. – Я же отправил вас на Гору. Как вы вернулись?

Ганга посмотрела на меня с легкой усмешкой.

– А Глазастая захотела, чтобы мы вернулись, – ответила она невозмутимо, – и мы вернулись.

– Просто захотела? – Я перевел взгляд на гномку, которая сидела рядом, опустив глаза. – Как захотела? – спросил я, недоумевая.

– Ну, дорогой муж, – начала Глазастая, – Гангочка сказала, что ты, вероятно, захочешь сбежать ночью, а нам всем не хватает твоей ласки. Я решила, что нам нужно вернуться в замок, и попросила беседку, в которой мы сидели, вернуть нас туда.

– И что? – спросил я, не веря своим ушам. – Беседка послушалась?

– Нет, – ответила гномка, – появился твой друг, такой обаятельный, он почитал нам стихи и сказал, что знает, кто вернет нас обратно.

– Вот в чем дело, – покачал я головой, – это Бортоломей постарался. Ну, я ему… – Я не стал продолжать, но про себя подумал: «Спасибо, друг, удружил».

– Да, он очень добрый и милый, – согласилась гномка. – А еще там был Мата, она его слушала, а ее обнимал Жермен, они стали парой, так и сказали.

– Кому сказали? – Я растерялся от обилия информации.

– Нам сказали, чтобы мы передали тебе. И Мата сказала, что мы всегда можем найти на Горе приют и отдых. Мата позаботится о нас в благодарность за то, что ты устроил ее жизнь. Она богиня гномов, и меня назначили ее младшей жрицей. Теперь мне открыт вход на Гору и выход с нее. Вот так.

Я был поражен, как многого женщины могут достичь, объединившись. С этим нужно было что-то делать, но свои мысли я скрыл.

– Если мы все обсудили, могу я идти и выполнять ваши задания? – спросил я.

– Можешь, – ответила за всех Ганга.

Ко мне выстроилась очередь невест. Первой меня поцеловала Ганга, последней – Лирда. Я обнял их всех, ответил на поцелуи и поспешил уйти. Да, именно ушел, потому что мне не хватало нежности и терпения, а дела звали меня в путь. Поэтому я искал покой на Горе, как мужики ищут его в гаражах, подальше от семьи.

Быть хранителем – задача не из легких для смертного, но еще сложнее быть хранителем, женатым на нескольких женщинах, которые считают тебя богом и пытаются управлять твоей жизнью.

Неистребимая черта женщин – желание заставить мужей делать то, что они считают нужным. Они лучше знают, что нужно им обоим, и мужчине приходится добиваться этого. А жена пилит и толкает мужа за шубой, за машиной, за квартирой… Надо их разъединить и пристроить к делу, а то от ничегонеделанья они такое напридумывают, что я всю свою жизнь посвящу тому, чтобы исполнять их прихоти и капризы. Я стал моделировать будущую семейную жизнь. Гангу отправил в Бродомир, ей там все знакомо. Тору на Высокой Хребет обустраивать мой новый дом. Гномку, подумав, оставил на Горе, с ней спокойно, и она мозги не выносит… когда одна. Чернушку посажу наместницей в Чахдо, пусть управляет своими чернокожими подданными. А Лирду оставлю здесь, рядом с деревянными воинами. Обрисовал каждой задачи и успокоился. Потом я сидел в беседке, размышляя о смысле жизни, и, оглядываясь на свою жизнь, не мог его найти. В чем же смысл? Родиться и трудиться, как завещал кто-то… Не знаю кто, но это было именно так. Я даже отпуск не могу взять. Перспектива не самая приятная, и она не вдохновляет на свершения…

– Грустишь? – спросил меня Авангур, войдя в беседку.

– Грущу, – согласился