Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

с сердцем. Что хочешь думай, как хочешь гляди. Я тебя любого приму. Ежели позволишь. А не позволишь – и выбор твой приму. Потому что твой он. – У Клёны дрожали руки. Она говорила запальчиво, взахлёб, будто Фебр мог перебить или заставить её замолчать. – И не стыдно мне это говорить. Разве ж я виновата, что так оно? Ты разве виноват? Нет. Никто не виноват. Есть как есть. Не изменишь уже. Ты только помни: ничего мне не надо от тебя. Не хочешь – так не гляди даже. Скажешь уйти – не приду больше. Но подумай допрежь. Не гони сгоряча. Только и не жалей. Мне не надо из благодарности. Не хочу любой ценой.

Девушка резко поднялась.

Фебр потрясённо смотрел на неё снизу вверх.

– Запомни, не надо из благодарности и жалости. Не лги. Ни мне, ни себе. Обещаешь? – Она сызнова опустилась перед ним на колени и потребовала: – Обещай!

Он кивнул.

Клёна улыбнулась, поцеловала его в щёку, а потом круто развернулась и вышла.

И больше после этого не приходила.

* * *

Мара являлась в лекарскую с первыми сумерками. К ней привыкли так же, как в своё время к Клёне.

Выученики лекарей поперву относились к волколачке настороженно, но постепенно оттаяли. Девка была красивая, весёлая, а уж до чего на язык острая… Одним словом, для ушей – отдых, для глаз – отрада. Да ещё время всегда подгадывала такое, чтобы креффов не было.

Нынче с ратоборцем ночевал старший Ихторов выуч Любор. Любор был молчалив, но Мара его забавляла.

– Пришла я, – возвестила волчица от порога. – Дело пора делать.

– Нынче-то что? – спросил послушник.

Девушка отмахнулась.

– Узнаешь.

Фебр, уже одетый, ждал на своей лавке. Днём у него не получалось вставать: и Ихтор, и Руста единодушно считали, что время для этого ещё не наступило. Однако садиться всё-таки разрешили. Всё, мол, лучше, чем бревном лежать.

– Ишь ты! – Мара поглядела на обережника. – Да тебя не признать.

Он в ответ улыбнулся. Отросшие волосы Фебру отмахнули, от бороды тоже не осталось и следа, а несколько свежих порезов на щеках указывали, что брился он сам.

Волчица тут же оживилась.

– Ну чего сидишь? Вставай, пойдём гулять, раз красивый такой. Эй, как тебя там? Помоги, что ли.

– Ты никак во двор собралась его тащить? – спросил Любор, нахмурившись.

Девка тут же подбоченилась.

– Почему это я и почему тащить? Сам пойдёт. Да не сопи ты! Пусто там. Не увидит никто.

Обережник вытянул из-за лавки костыль.

– Будет вам лаяться…

Несколько мгновений он собирался с духом, а потом попытался встать. Не вышло. Деревяшка скользнула по гладкому каменному полу и вылетела из-под неокрепшей ещё руки.

– Куда?!

Мара метнулась, чтобы удержать, но оступилась и упала, увлекая его за собой.

Фебру показалось: падение было медленным. Он вроде как успел изготовиться к удару и последующей за ним боли, но вместо этого растянулся поверх ругающейся женщины.

Любор, матерясь на чём свет стоит, подскочил к обережнику, помог ему подняться и сызнова сесть на лавку. Волчица же встала сама и сказала:

– Дури-то в тебе много, а сил ещё подкопить надо. – Она обернулась к лекарю. – Помогай. Чего вылупился?

– Нет, – твёрдо ответил Любор. – Пусть посидит покуда. Такого серого никуда не пущу.

– Серого? – тут же возмутилась Мара. – Дак с чего ему розоветь тут?

Послушник отвернулся, давая понять, что спорить не собирается.

Волчица фыркнула, но присела рядом с Фебром.

– Отдышись. Да попробую тебя хоть по конуре этой поводить сызнова.

Он всё-таки отдышался. И смог походить, держась за оборотницу, по покою. А потом за окном повисла ночь.

– Ну? – требовательно спросила волколачка лекаря. – Теперь-то поможешь?

Однако не её натиск заставил Любора подчиниться. Парень, видать, разглядел мольбу в глазах искалеченного воя, заметил, с какой жаждой он пытался вновь подчинить ослабшее, изувеченное тело, как хотел избавиться от навязчивой опеки креффов. Да и как не хотеть после двух-то месяцев взаперти…

Потому, небось, целитель вздохнул и кивнул.

Вдвоём с Марой они помогли Фебру доковылять до двери, а там, подпирая его с двух сторон, провели узкими сенцами между всходом и дверью во двор.

Ратоборец весь взопрел. Понимал: Любор боится, что он завалится, да и как зубы скрипят, слышит. Короткий путь всем троим показался очень долгим. Но Фебр выдюжил!

На крыльце в лицо ударил порыв прохладного весеннего ветра, в котором смешались запахи леса, камня и приближающегося дождя.

У Фебра перехватило дыхание. Проклятое тело разом ослабло, обмякло…

– Дайте… сяду, – тихо попросил он.

Ему помогли опуститься на ступеньки. Ратоборец закрыл глаза. Голова кружилась, кровь стучала в висках.

– Как… хорошо…

После царившего в лекарской запаха сушёных трав и настоек ночной воздух казался сладким, хмельным. Небо нынче было непроглядно-чёрное, без звёзд. За высокими стенами шумели деревья.

Любор присел рядом и подпёр Фебра для надёжности плечом. Мара осталась стоять, обняв рукой столбик крыльца и прижавшись к нему щекой. Все они молчали и смотрели в синильную темноту, размышляя каждый о своём.

Целитель равнодушно думал о том, что крефф непременно узнает об учинённом самоуправстве и, пожалуй, взгреет за ослушание. Сечь не станет, но словами точно выдерет. Ихтор после исчезновения своей кошки ходил такой злющий, словно в него Донатос вселился. Ну да ладно. Пусть покричит, душу отведёт. Любору-то всё равно, а крефф выплеснется. Куда хуже мыслей о наставнике были другие, много дней не дававшие парню покоя: засиделся он в крепости. Его одногодки уж давным-давно разъехались по сторожевым тройкам. А Любора всё держали при Цитадели, будто неуча какого…

Мара, стоявшая поодаль, не догадывалась о тяжких думах лекаря. Она глядела на тёмные тени деревьев, качающиеся за стеной, и вспоминала брата, коего не видела уже много лун. Он ведь где-то там. В этом самом лесу. Так далеко… Увидятся ли сызнова?

А Фебр с болью вспоминал красивую девушку с огневыми глазами. «Ты у меня стрела в сердце…»

За их спинами через открытую дверь башни лился колеблющийся тёплый свет. То подрагивали от сквозняка огоньки горящих в лекарской лучин.

А ночь была густо-чёрной.

Глава 53

Обоз въехал в Цитадель поздним утром. День выдался облачный и ветреный, но тёплый. Лесана спешилась и вела лошадь под уздцы, а потом отдала поводья подбежавшему служке и огляделась. Ох, долго скиталась! То-то теперь на душе тепло, будто вернулась домой после давней отлучки.

За спиной захлопнулись высокие ворота. Тут же послышался голос Кресеня:

– Ну всё, купче, разоблачайся. Бить