Гордон Диксон - Солдат, не спрашивай

— Ничего, Там.

— Только люди, рожденные на Земле, могут что-то услышать, — резко проговорила Лиза, словно это должно было быть мне известно и так.

— А ты? — обратился я к ней.

— Я! Конечно же ничего! — ответила она. — Не наберется и полудюжины человек, которые хоть что-то слышали.

— Меньше полудюжины? — эхом отозвался я.

— Пятеро, — уточнила она. — Разумеется, Марк. Из четырех же оставшихся — один мертв, а трое, — она замешкалась, — не подошли.

Только пять человек за сорок лет! Это сообщение подействовало на меня как удар. Значит, то, что сегодня произошло в Индекс-зале, вовсе не было таким уж пустяком.

— Неужели? — Я взглянул на Торре, стараясь, чтобы мой голос звучал равнодушно, — Что же означает, когда кто-то что-то слышит?

Он не ответил мне, а наклонился вперед и протянул мне ладонь своей огромной правой руки.

— Пожми, — приказал он.

Я протянул руку и почувствовал его скрюченные суставы в своей ладони. Он крепко сжал мои пальцы и не отпускал их, пристально глядя на меня до тех пор, пока блеск не угас в его глазах. Затем со вздохом откинулся в кресле, словно признавая, что потерпел поражение.

— Ничего, — вяло произнес он, обращаясь к Падме. — Снова ничего.

— И все же, — тихо сказал Падма, глядя на меня, — он слышал.

— Марк разочарован, Там, — продолжил он, — потому что ты слышал только голоса. Но ничего не понял.

— А что я должен был понять? — спросил я.

— Это, — ответил Падма, — ты должен был бы рассказать нам. — Его взгляд был настолько цепким, что я почувствовал себя словно сова, попавшая в луч прожектора.

— А при чем здесь вы? — Я уже с трудом сдерживал злость.

Он слегка улыбнулся:

— Проект Энциклопедии почти полностью финансируем мы. Но ты должен понять, это не наш Проект. Он — земной. Мы отвечаем лишь за то направление его деятельности, которое относится к вопросам понимания человека человеком. Более того, между нашей философией и теоретическими построениями Марка имеются серьезнейшие противоречия.

— Противоречия? — Несмотря на недостаток опыта, мое журналистское чутье было довольно неплохо развито, и оно подсказывало: здесь кое-что интересное.

Но Падма улыбнулся, словно прочитал мои мысли.

— В этом нет ничего нового. Основное противоречие, если говорить коротко и упрощенно, — мы, экзоты, считаем, что человек способен совершенствоваться. Наш же друг Марк верит, что человек Земли — базовый человек — уже достаточно усовершенствован, но просто пока еще не смог выявить все свои возможности и использовать их.

Я уставился на него:

— А какое это имеет отношение ко мне? И к тому, что я слышал?

— Вопрос в том, сможешь ли ты быть полезным для него — или для нас, — холодно ответил Падма.

На секунду мое сердце замерло. Ведь если экзот или Марк Торре потребуют мой контракт у земного правительства, я с успехом могу послать прощальный поцелуй всем моим надеждам на работу в Гильдии службы новостей.

— Я думаю — вряд ли, — произнес я как можно более спокойно.

— Возможно. Посмотрим, — пожал плечами Падма, затем поднял руку, вытянув вверх указательный палец, — Ты видишь этот палец, Там?

Я посмотрел на него. И вдруг он мгновенно приблизился ко мне, вырастая до чудовищных размеров, затмевая все остальное в комнате. И во второй раз за этот день я покинул «здесь» и «сейчас» реальной Вселенной и оказался в иллюзорном мире.

Меня окружили молнии. Сам я находился во тьме, в какой-то бескрайней Вселенной, где меня бросало на расстояния, равные световым годам, и я чувствовал себя вовлеченным в какую-то титаническую борьбу.

Я не сразу понял, что это за борьба. Затем постепенно до меня дошло, что яростные плети молний — не что иное, как отчаянное стремление выжить и победить. Это ответ на попытку окружающей древней, всепроникающей тьмы уничтожить молнии. Но это не было беспорядочной битвой. В ней просматривались стратегия и тактика, подготовленные удары и контрудары.

В одно мгновение мириады голосов еще раз закружились вокруг меня в унисон молниям. И подобно тому, как настоящая молния освещает на миг землю на многие мили вокруг, в каком-то озарении я понял, что происходит вокруг меня.

Я оказался в самой гуще древней битвы человека за выживание и продвижение в будущее. Это была непрекращающаяся яростная борьба звероподобных и богоподобных, примитивных и сложных, диких и цивилизованных организмов, олицетворявших человечество. Вперед, вверх, пока не будет достигнуто невозможное, не будут преодолены все барьеры и тьма не исчезнет.

Голоса участников этой нескончаемой борьбы, длящейся с незапамятных времен, я и слышал в Индекс-зале. Именно в ней экзоты пытались разобраться с помощью своих странных и удивительных психологических и философских чудес. Для того и была создана Конечная Энциклопедия — чтобы расположить на своеобразной карте маршрут всех прошлых веков человеческого бытия, чтобы с его помощью точно вычислить тропу человека в будущее.

Вот что двигало Падмой и Марком Торре — и всеми остальными, включая меня. Потому что каждый из нас, живущих в данный момент на свете, принимал участие в этой битве жизни и был игрушкой в руках судьбы.

Но, осознав это, я понял, что в отношении меня все гораздо сложнее. Потенциально я являлся одной из решающих сил в этой битве, возможно, даже руководил ею. И тогда в первый раз я сжал молнии руками, пытаясь направлять их, заставляя подчиняться моим желаниям и целям.

По-прежнему меня швыряло на неимоверные расстояния. Я больше не походил на корабль, застигнутый штормом в океане. Но я был кораблем, управляемым твердой рукой и использующим ветер, чтобы двигаться в нужном направлении. В это мгновение ко мне пришло ощущение собственной силы и власти. Ибо молнии были послушны моим рукам, а направление их ударов — моему желанию.

Только тут я наконец заметил других таких же, как и я. Их было немного. Какое-то мгновение мы могли двигаться в одном направлении, в следующее мгновение нас раскидывало на миллионы лет. Но я видел их. Они тоже видели меня и призывали не продолжать борьбу в одиночестве, а присоединиться к ним. И тогда битва закончится.

Но все во мне восставало против их зова. Слишком долго я был угнетенным и обреченным. Слишком долго я был игрушкой молний. А теперь я чувствовал ни с чем не сравнимое удовольствие от наслаждения собственной мощью. Я не хотел принимать никакого участия в общих усилиях, которые могли бы наконец привести к миру. Пусть продолжается этот кружащий голову вихрь — лишь бы на его гребне оставался я.

…Неожиданно я снова оказался в офисе Марка Торре.

Марк и бледная Лиза испуганно смотрели на меня. Прямо передо мной сидел Падма, и выражение его лица осталось прежним.

— Да, — медленно произнес он. — Ты прав, Там. Ты ничем не можешь быть полезным здесь, в Энциклопедии.

С губ Лизы сорвался едва слышный звук — полувздох-полувсхлип. Но он потонул в громком стоне Марка Торре, похожем на рев смертельно раненного медведя, загнанного в угол, но нашедшего силы подняться на задние лапы и повернуться лицом к преследователям.

— Не может? — выкрикнул он. Выпрямившись в кресле, он повернулся к Падме. Его скрюченная правая ладонь сжалась в огромный кулак, — Он должен — должен! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как кто-то хоть что-нибудь услышал в Индекс-зале, а я старею!

— Все, что он слышал, — лишь голоса. Они не зажгли в нем никакой особой искры. Ты же ничего не почувствовал, когда прикоснулся к нему. — Падма говорил мягко, и слова доносились как бы издалека. — Это потому, что в нем ничего нет. Он никак не связан с другими людьми. У него вроде бы и есть все необходимое, как у машины, но не хватает эмпатии — нет подключенного источника энергии.

— Тогда вы должны починить его! Черт возьми, — голос старика звенел, как колокол, но в нем чувствовались едва сдерживаемые слезы, — на ваших планетах вы вполне можете вылечить его!

Падма покачал головой.

— Нет, — повторил он. — Никто не может ему помочь, кроме него самого. Он не болен и не инвалид. Просто он был лишен возможности развиваться должным образом. Когда-то в молодости он отвернулся от людей и ушел в какую-то темную, уединенную долину. Долгие годы эта долина все зарастала, постепенно становясь недоступной — настолько, что со временем туда невозможно стало попасть и помочь ему. Просто никакой другой разум не сможет проникнуть туда и уцелеть — вероятно, ему и самому там не сладко. Но даже если он сам покинет ее — он все равно абсолютно бесполезен и для тебя, и для Энциклопедии. Он даже и не подумал бы взяться за работу, которую ты мог бы ему предложить. Да ты сам посмотри.

Все это время его взгляд, его плавная речь, слова, словно камушки, падающие в спокойный, но бездонный омут, держали меня в каком-то оцепенении. Но с последней фразой давление с его стороны исчезло. И я вновь почувствовал себя способным говорить.