Баннерет - Мстислав Константинович Коган

Четырёх бойцов отправь к хижине старьёвщика. Любош упоминал, что он как-то связан с колдуном. Может, конечно, брешет, но учитывая тот факт, что этот засранец продавал нам магические трактаты, я не удивлюсь, если это всё-таки окажется правдой.

— Оставить с вами пару ребят для охраны? — поинтересовался сержант.

— Нет, — я покачал головой, — Сейчас в этом нет нужды. Мы справимся и без них.

Сержант с сомнением посмотрел на меня. Но спорить не стал. Повернулся к солдатам и начал раздавать им приказы.

— Твои люди останутся здесь, — бросил я Любошу, — Не думаю, чтобы им или тебе сейчас что-то угрожало. А ты пойдешь со мной. Поговорим со старостой. Порасспросим у него, как так получилось, и как мы докатились до жизни такой. Айлин, — я с сомнением покосился на девушку. Та стояла и безучастно смотрела куда-то в пустоту, не реагируя ни на мой голос, ни на резкие окрики Бернарда, ни на сновавших вокруг солдат и кметов, — Ты с нами?

Внезапно, девушка повернула голову. Смерила меня долгим, тяжелым взглядом. Кивнула, не произнеся при этом ни единого слова. Я молча кивнул в ответ. Как и с Одрином, слова сейчас были излишни. Мы поняли друг друга и без них.

Дверь оказалась незаперта. В просторной горнице царил мягкий полумрак, разгоняемый лишь крохотным, то и дело подрагивавшим язычком пламени, плясавшим над почти догоревшей свечой. На грубых бревенчатых стенах отпечатались длинные, чёрные тени.

Сам хозяин сидел за столом. Перед ним стоял пузатый полупрозрачный пузырь, с мутной жидкостью внутри и небольшая медная стопка. Глаза старосты влажно блестели. В помещении стоял крепкий дух сивухи. Пешик был пьян.

Когда мы вошли, староста нервно дёрнулся. Хотел что-то сказать, но увидев Любоша, так и замер с открытым ртом, не произнеся ни звука. Бандит же, напротив. Ни капли не смутился. Деловито подошёл к столу, отодвинул один из стульев и уселся напротив Пешика, подтянув к себе пузырь с брагой и стопку. Налил. Осушил залпом. И наконец-то нарушил тяжелую, напряженную тишину, повисшую в горнице.

— Ну здравствуй, братец, — ухмыльнувшись, тихо произнёс он, — Бьюсь об заклад, не ожидал ты меня здесь увидеть.

— И верно. Не ожидал, — мрачно констатировал Пешик, подтягивая бутыль к себе, — Думал, ты уж на шибенице болтаешься, как и положено любому бандиту.

— На шибеницах не только бандиты имеют обнокновение висеть, — подмигнул ему Любош, — Но и убивцы собственных господ. Да и узурпаторы, тоже нередко там оказываются.

И тут до меня наконец-то дошло, почему внешность бандита показалось мне такой знакомой. Почему Пешик вчера был мрачнее тучи, а сегодня, похоже, от зари не просыхал. Сходство черт лица, повадок, голоса. Нет, об ошибке не могло идти и речи. Эти двое… были братьями.

— И это всё, что ты хотел мне сказать? — маслянистыми глазами уставился на брата Пешик, — Ради этого ты сюда приволок свой зад? Или ради того, чтобы я самолично тебя вздёрнул, как подобает любому служителю закона?

— О, так мы уже служители закона, значит, — ещё больше ухмыльнулся Любош, — Ну так поведай нам, насколько это подобает служителю закона целое село морить голодом, отрезав его от мира? Или расскажешь нам о том, как ты рассчитывал получить свой баронский ярлык, избавившись от меня руками наёмных головорезов? А может, поведаешь нам, каково тебе спалось сегодня ночью, когда отправленные вами в лес сироты, задыхались в огне пожара.

— Только после того… — начал было Пешик, но я его уже не слушал. Любоша тоже. Братья продолжали препираться, спорить, оправдываться, что-то рассказывая мне и то и дело обвиняя друг друга во всех смертных грехах.

Мне было не до них. У меня перед глазами вновь пляшет пламя пожара, охватившее казармы. Люди, запертые внутри. Мечущиеся. Зовущие на помощь. Пыгающие с крыши и ломающие себе ноги. Огонь слизывает кожу с их лиц. Выжигает глаза. Заставляет истошно вопить. Душит, забивая дымом глотку. В носу стоит тошнотворный сладковатый запах горелого мяса.

В голове судорожно крутятся обрывки мыслей. Вопросов. Три сотни человек. Да, они были нашими врагами. Они хотели нас убить. Но у скольких из них были жёны? Родители? Сколько осиротевших детей потом отправились в лес «за хворостом»?

Вопросы оставались без ответов. Не потому, что я их не знал. Знал. Просто боялся признаться в этом самому себе. Боялся остаться один на один с осознанием всего этого. Я просто не хотел на них отвечать.

— Генри, — Айлин легонько тронула меня за плечо и взглядом указала на дверь, — Пойдем отсюда.

— Так вот милсдарь рыцарь, ежели говорить о совести и справедлисовти… — продолжал распинаться Пешик. Но я не дал ему договорить. Мне это уже надоело.

— Заткнулись, — рявкнул я так, что оба брата судорожно дёрнулись, как по команде уставившись на меня, — Про свою совесть и свою справедливость вам не мне нужно рассказывать. А родителям того паренька, который из-за вашей справедливости повесился на воротах. Той бабе, которая сейчас сидит посреди поля боя и воет, потому что её мужу раскроили башку топором. Всем тем, кто потерял сегодня родных. Потерял из-за того, что вы, два тупорылых уёбка, не смогли поделить власть между собой, вовремя договориться и довели дело до резни. Вот им всем можете пойти и рассказать про свою справедливость. Мне же на неё насрать. Глубоко и искренне.

— А вы… — начал было Любош, но я перебил и его.

— А я пойду. Меня уже тошнит от вас.

Я соврал. Меня тошнило от самого себя.

Мы вышли на крыльцо. Опёрлись на перила и долго молчали, наблюдая за тем, как ярко оранжевый солнечный диск медленно тонул за тёмной кромкой далекого леса. Первой нарушила молчание Айлин.

— Хорошо, что мы вышли. Ещё хоть миг. Хоть секундочка. И я бы убила их обоих.

— За что? — поинтересовался я, пытаясь хоть немного прийти в себя.

— Как за что? — возмущенно посмотрела на меня девушка, — За всё, что было сегодня. Ты… — её голос заметно дрогнул, — Ты посмотри, что они с нами сделали! В кого превратили!

— Они ничего с нами не сделали и ни в кого не превратили, — медленно, с заметным трудом произнёс я. Запах палёного мяса всё ещё свербел в носу. К горлу подкатил противный, липкий комок.

Девушка ничего не ответила. Лишь