На проклятом пути Великого Шута - Эйрик Годвирдсон

до локтя. Вот, привлек на свою голову любопытную местную девчонку. Она, кстати, и не думала отвязаться, получив такой неприветливый ответ.

— У тебя кожа белая, как снег. Я всего раз в жизни, в горах снег видела — но я помню, какой он холодный и ярко-белый. Ты болен или просто жил там, где нет солнца?

— Там, где я жил, целых три солнца, — неожиданно для себя Арталион скупо улыбнулся. — Просто у нас не принято… как это… — он задумчиво щелкнул пальцами, подбирая слово. Все-таки экзодиты разговаривали на чуть другом диалекте общего для всех эльдар языка, он-то их понимал прекрасно, а вот они его, кажется, не всегда.

— А, так это просто мода. Я слышала о такой. И о местах, где она в ходу, — Морваэн мягко усмехнулась, окинула нелюбезного собеседника цепким взглядом, и Арталион вдруг почувствовал себя одураченным: он наконец увидел, что перед ним не наивная девочка, а взрослая эльдарка, почти его ровесница, а если и младше, то немногим. И ее взгляд был взглядом разведчика, следопыта. Мор ни словом, ни намеком не коснулась больше темы происхождения собеседника — в тот раз, во всяком случае.

А потом, когда уже Арталион сам присоединился к воинам поселения, сделавшись драконьим наездником, совершенно спокойно подтвердила: да, конечно, я довольно быстро поняла, что ты из Комморры. Но сейчас ты с нами, так к чему вопросы? Ему оставалось только рассмеяться — новые соратники, новые сородичи на удивление просто относились к прошлому: что прошло, то не вернется.

Даже длительную скорбь они, как правило, надежно покрывали непроницаемым песком памяти: что ушло, то не вернется, а ты, пока жив, должен жить дальше и идти вперед. Именно поэтому, как позже понял Арталион, эльдары-азуриани считали выходцев с экзодитских миров… скажем прямо, простаками. Существами с более грубыми и простыми чувствами, родней, но не ровней, вечными младшими братьями. Но ведь когда-то очень, очень давно так жили все эльдары, разве нет?

Самое важное, что он вынес с укрытой Мировым Духом планеты и было это искусное умение укутать воспоминания в туман памяти, в песок прошлого. Тогда с ним можно было жить спокойно — просто зная, что где-то в дальнем закоулке души лежит нечто, что без нужды не стоит вынимать на свет. Зато так прошлое из тяжких цепей на руках станет некой тайной драгоценностью — пусть ранящей, но… твоей.

Пристрастие к обладанию чем-то ценным и уникальным, в конце концов, свойственно многим эльдарам, сколько с ним ни борись. Но иногда этот искусственно взращенный полог тишины и покоя вокруг былого давал трещину — как тогда, после боя с рейдерами.

И дело было даже не в том, что очередной противник — Арталион не потрудился уточнить ни имени, ни кабала того рейдера, вдруг его узнал. Арталион Кровавая Длань! Это же ты, вот это удача! Твоя голова за прошедшее время прибавила в цене, ты не поверишь, — радостно рассмеялся тот безымянный кабалит. Вект будет рад ее увидеть, когда я принесу ему добычу, заявил он — но это были последние слова в его жизни. Да, их много кто услышал — и рейдеры не оставили Арталиону выбора: живым он даваться не собирался, но и уступать свою голову даже не думал. Поэтому и бился, как безумный — все недруги, кто смог его хорошо рассмотреть, должны были умереть. Так и вышло.

Кровавая Длань, усмехнулся он про себя тогда — вы бы еще помнили, сопляки, почему меня так прозвали… Потому что однажды даже с разбитым, бесполезным оружием он победил очень знатного соперника на дуэли — попросту разорвав ему горло. А потом еще и с глумливой усмешкой вырвал сердце и швырнул в толпу бывших подданных соперника.

Воспоминания об этих вещах его не трогали очень давно — и уж точно не заставляли печалиться. Но у памяти есть свойство тянуть за собой по цепочке самые разные моменты. Когда Арталион пришел в себя в целительских палатах, первое, что он услышал от целителя — сухолицего, но нестарого эльдара с темно-рыжей косой через плечо — было следующее:

— Очнулся? Хорошо, очень хорошо. Я уж думал, так и уйдешь за тенями в своей голове. Ты меня даже не слышал, все окликал будто бы кого-то.

— Что еще я разболтал, пока бродил где-то по грани жизни, интересно знать? — хмуро поинтересовался Арталион, рывком садясь на ложе — длинные волосы холодным темным водопадом рассыпались по плечам и упали на лицо; в густых прядях будто бы прибавилось высветленных сединой нитей: что это, обман освещения, или все-таки нет? Рывок этот наполнил тело отзвуками боли — бледной тени недавнего ядовитого огня, растекающегося на месте каждой раны.

— Ничего, — целитель пожал плечами, неодобрительно прицокнув торопливости раненого, пусть и идущего на поправку сородича. — Только одно-единственное имя. При том так, знаешь… Как будто неожиданно встретил друга в большой толпе и удивился. Или, наоборот, высматривал того, с кем назначена встреча, увидел и окликнул — я здесь. Ты бы так не торопился, что ли. Я имею в виду, не вскакивай на ноги пока, будь добр. Ты еще не до конца исцелился.

Арталион прислушался к своим ощущениям — и нашел их вполне сносными, надо сказать. Оглядел себя — полностью нагой, если не считать плотных повязок, туго стянувших грудь и оплетших руку до самого плеча, смог сделать это безо всяких затруднений, и в итоге не счел полученные раны слишком уж серьезными. В целом, не так все и плохо, одним словом — без резких движений так и вовсе.

— Бывало и хуже, — пожал он плечами.

— Может быть, — хмыкнул целитель. Но скептичного взгляда не отвел, и уходить не торопился.

— Только имя? — неожиданно снова переспросил Арталион.

— Да. Риалейн. Я, впрочем, не знаю никого, кому бы оно принадлежало — или хотя бы отдаленно на него похожее. Арталион кивнул. Риалейн. Яркое, как вспышка молнии, имя, и безжалостно острое, как кромка клинка. Он бы удивился, если бы оказалось какое-то другое, в самом деле. Имя, которое теперь принадлежало не живой душе, а было заключено вместе с нею в переливчатую густо-синюю, пронизанную аметистовыми молниями Слезу Иши. Ту, что он когда-то вложил в руку арлекина по имени Кирвах — протянутую безо всякой требовательности, бережно принявшую каждый из тех камней, что позже наполнят своей яркой силой Круг Бесконечности на мире-корабле, с которым Арталиону оказалось не по пути в свое время.

Имена Арталион помнил, впрочем, все — но никогда не произносил их вслух. Вот, кроме одного… и то когда