Пустующий трон - Кен Лю

– Пришлось разобраться с несколькими повстанцами, – также на дара ответила ей Танванаки.

Переход на другой язык, казалось, напомнил женщине о чем-то неприятном, и она вдруг приобрела усталый, изнуренный вид.

– С плохими людьми? – уточнила Дьана.

– Конечно, с плохими, – отозвался Тодьу на льуку. – Восстания только плохие люди поднимают. Ты их всех перебила?

Танванаки заметила, как глядит на нее Тиму, и лишь вздохнула.

– Воку, – подозвала она тана, – отведи детей в храм и убедись, что им там будет уютно. Я потом подойду.

Это было произнесено тоном, не терпящим возражений. Даже Тодьу не стал возмущаться.

– Слушаюсь, вотан.

Воку Фирна повел ребятишек к повозке. Он оглянулся на Тиму, в ответ тот лишь помотал головой. Возницы пристегнули лошадей, телохранители расселись по коням, и вскоре караван продолжил путь к храму. Теперь на берегу были только Танванаки и Тиму.

Не издав ни рева, ни стона, Корва отправилась пощипать кустики поодаль от берега. Даже животное, казалось, понимало, что лучше оставить супругов одних.

Над озером пролетел дикий гусь, тревожно курлыкая в тишине.

Тиму подошел к жене и преклонил одно колено, сложив руки на другом. Танванаки ответила на его приветствие кивком. Он поднялся.

– Ты проигнорировала вопрос Дьу-тики, – начал Тиму, не в силах скрыть обвинительный тон.

Когда-то, на заре их совместной жизни, он мог поговорить с супругой о музыке и поэзии, о красоте земли и моря, что открывается со спины гаринафина, и о множестве способов сделать мир прекраснее с помощью любви. Было время, когда Тиму верил, что они оба искренне мечтают о гармонии между льуку и местными жителями. Ему нравилось прикасаться к жене, нравилось чувствовать ее прикосновения, несмотря на то, что их близость началась с жестокости и обмана. Те дни давно минули, но он по-прежнему любил Танванаки необъяснимой болезненной любовью.

– А ты хочешь знать ответ? – угрюмо спросила Танванаки.

Когда-то она могла разговаривать с Тиму нежно, приветливо и терпеливо. Было время, когда ее очаровывали и соблазняли его наивные и глупые идеалы. Любовь Танванаки к мужу была простой – когда сосет под ложечкой, а щеки заливаются краской; с каплей сожаления из-за того, как именно все началось. Когда у них появились дети, чувства окрепли. Но теперь казалось, что супруги только и делают, что спорят и ссорятся.

– Так сколько повстанцев ты убила? – не отступал Тиму.

– Сто шестьдесят пять. – Танванаки снова тяжело вздохнула.

У него подкосились ноги, и он едва не рухнул на песок.

– Целую деревню? – выдавил Тиму.

Жена кивнула.

– За исключением двух токо давиджи, которые доложили гарнизону о готовящемся бунте, – добавила она после небольшой паузы. – Тебе наверняка будет приятно знать, что я наградила их…

– А где же дети мятежников? – Тиму как будто не услышал последнюю фразу. – Нужно пристроить их в хорошие семьи…

– Чтобы они тоже выросли бунтовщиками? – холодно перебила его Танванаки. – Я их всех казнила. Объяснила же: за исключением двух токо давиджи, которые с нами сотрудничали, выживших нет.

– Но ты же обещала! Ты сама сказала…

– Я сказала, что буду проявлять милосердие, когда это возможно! – вспылила Танванаки. – Только представь, четверо крестьян убили спящего наро и сбежали в горы, а никто в деревне не захотел их выдать. У меня не оставалось выбора – этот наро был двоюродным братом Кутанрово Аги. Я и так поступила предельно мягко. Кутанрово требовала казнить жителей всех деревень в радиусе тридцати миль.

Тиму зажмурился:

– Но северный берег острова Руи давно живет мирно. Мне казалось, мы делаем успехи. Такие зверства заставят многих вспомнить годы завоевания и подстегнут новых повстанцев. Вот только засуха начнется…

– Местные жили мирно исключительно потому, что помнили, чем грозит им убийство льуку, – возразила Танванаки. – Пожалуй, лишнее напоминание никому не повредит.

– Но что такого сделал наро, что его убили?

– А с чего ты вообще взял, будто он что-то натворил?

В ответ Тиму лишь молча уставился на жену. Вскоре Танванаки сдалась:

– Он изнасиловал двух женщин, а когда одна из них расцарапала ему лицо, убил ее. Четверо убийц были родственниками погибшей, во главе с ее бабушкой.

– О боги! Ты должна была покарать наро…

– И покарала бы, если бы бунтовщики его не убили! Но раз местные не знают, сколь сурово им придется поплатиться за убийство льуку, ни о каком мире не может быть и речи…

– А как же наша мечта о мирном сосуществовании льуку и дара? Как же наши планы по прекращению насилия?..

– Беда в том, что я слишком к тебе прислушивалась. – Танванаки принялась возбужденно расхаживать туда-сюда. – Я освободила почти все деревни, сделав их жителей вассалами, а не рабами льуку. Приняла твое предложение набрать чиновников из числа местных. Позволила тебе составить большинство законов Укьу-Тааса и в значительной мере сохранить порядки, бытовавшие здесь до нашего прихода. Мы оскверняли своих богов, чтобы потакать вашим. Я даже заставила всех льуку выучить язык дара. Но что я получаю в ответ? Они по-прежнему бегут с островов Руи и Дасу на плотах и передают наши секреты твоей матери. Убивают моих наро и прячут убийц!

– Ты делаешь недостаточно! Мы не договаривались делить население на касты и раздавать привилегии в зависимости от количества крови льуку, которая течет в жилах того или иного человека. Слышала, что таны говорят о дара-рааки и тогатенах? Знаешь, как они называют наших детей?

«Тогатен» буквально означало «недомерок». Так льуку именовали детей, родившихся в результате изнасилований, совершенных солдатами во время завоевания Дара. Танванаки дрогнула, но не отказалась от своих слов.

– Главенство льуку не может быть оспорено. Мой отец приплыл сюда, пообещав нашему народу лучшую жизнь, и я не предам его идеалы. Или ты думаешь, что я могу уподобиться вашим деспотам и запросто отнять у своих танов и наро привилегии, положенные им по праву завоевания? Стоит мне уравнять льуку с местными, как начнется восстание.

– Местные тоже твой народ! Я тоже твой народ!

Танванаки не успела ответить, потому что с горы послышался цокот копыт. Повернувшись, они увидели одинокого всадника в одеянии местного чиновника. Всадник направил коня к ним. Через несколько минут он выскочил из седла и поприветствовал Танванаки земным поклоном.

Это был Нода Ми, предавший Гин Мадзоти во время битвы в заливе Затин, самый высокопоставленный чиновник при дворе в Крифи.

– Ступай в храм, – безапелляционным тоном велела Танванаки мужу.

Деморализованный Тиму одиноко побрел к храму, напоминая улетающего на зимовку гуся.

– И это все, кого они захватили? Шестеро философов-моралистов и судья? Тацзу их побери!

Танванаки выместила гнев на улитках, гревшихся на