Арлекин снимает маску - Андрей Евгеньевич Фролов

справочным базам инфоспатиума. С каждым новым словом Вышегородского в мозгу «пахучки» выстраивается стратегия, которой предстоит стать отмычкой к сознанию Макса.

Мим преображается.

Трансформируется не только внутренне, но и внешне, в мелочах оживляя выбранный образ. Становится совсем иным человеком, уверенным в себе и актуальном персонаже стократ больше, чем в себе-обыденном. Погружается в лицедейский берсеркеранг такой глубины, что сейчас немыслимо предположить, что недавно его попрекали «правилом второго вопроса» или обвиняли в истеричности и нерешительности.

У каждого есть свой личный наркотик, своя адреналиновая игла.

Для Алекса это — текучесть и вживание в роль.

— Шахматный Клуб не дерьмо! — с искренней обидой и усталостью говорит «Фёдор», скрючившись в углу.

Его слова, как стальные гвозди, входят в оглушённую плоть клиентского разума, распиная его на кресте безоговорочной веры и покорности. Без лишнего, без шелухи. Бель бьёт в пространство перед собой квинтэссенцией манипулирования, помноженной на риск, знание клиентской натуры и особенности уникальных экстрактов.

Из динамиков комнаты звучат первые негромкие аккорды. «The sound of silence» вплетается в представление мягко, исподволь, на самой границе слуха, но организм Вышегородского покорно реагирует на неё выбросом эндорфинов.

В этом ментальном танце немало интимного. Словно в танго-на-простынях, где двое пытаются довести друг друга до высшей точки, то усиливая нажим, то ослабляя, но ни в коем случае не разрывая высоковольтного контакта, от которого зависит предельно всё.

— Клуб — это система. Семья. Причём не хуже и не лучше той, на которую работаешь ты…

Максим вздрагивает, словно получил пощёчину. Алекс понимает, что попал в цель.

— Не смей сравнивать продажных пешек с ребятами моего Корпуса! — У капитана вспыхивают щёки и твердеют скулы. — Я защищаю Родину! Ты никогда этого не понимал, и потому…

— Прости, — покорно и мелко кивает «Федя», стыдливо опускает глаза. И тут же, перехватывая инициативу, ещё сильнее сокращает психологическую дистанцию. — Сейчас не время для старых ссор. Жалею, что мы расстались так. Попробуем всё исправить?

— Исправить, — как загипнотизированный, повторяет Макс. — Как ты тут оказался, Федя? Это сон? Галлюцинация?

— Нет, отец, — не совсем убедительно, но лишь чтобы показать собственную уязвимость, отвечает липовый сын Вышегородского, — это не сон. Алекс меня приютил. Но ты его обманываешь. Он верит, что вы друзья… а ты им пользуешься. Держишь на крючке. Он ценная фигура в твоём заговоре?

— Каком заговоре? — сонно недоумевает Вышка.

Смотрит на парня в углу так, как любящие люди смотрят на близких, которых не видели много лет: с обожанием, грустью и собачьей тоской.

— Федя, о чём ты? Я с заговорщиками борюсь! И Алекса я не обманываю! Я его и вправду сначала на отдалении держал… Но сейчас он знает больше, чем высшие чины КФБ во всём Посаде! Святый Боже, почему ты вообще спрашиваешь? Это он тебя послал?

— Молю, услышь меня хоть раз в жизни, — размеренно и негромко вворачивает «Федя». И добавляет, чуть повысив голос: — Папа, за кого воюешь⁈

И мгновенно понимает, что на этот раз промахнулся…

Вышегородский выпрямляется, его светлые брови сходятся на переносице. В глазах мелькает нечто, что едва не заставляет Бельмондо запаниковать — так клиенты бросают наживку и уходят в глубокий ступор, где подчас обитают акулы кататонии и хищные спруты психопатических взрывов.

— Как ты смеешь задавать мне такие вопросы⁈ — восклицает оперативник, и Алекс молится всем божествам, чтобы этот вопль не разбудил Куликова. Парень разводит руками, копируя жест самого Максима, и контратакует злобным:

— Орлов не посмеет захватить власть. В Посаде… В стране…

— Ты ушёл блудным сыном, а вернулся отцу врагом… — вдруг с жаром выдыхает Вышка. А его рука всё же нащупывает пистолет возле раскрытого терминала. — Прости, но я вынужден тебя задержать, ты знаешь непростительно мно…

— Папа, Алекс мне рассказал, — с ужасом обнаружив, что время забега подходит к финалу, Бель ускоряется, чуть не потеряв нужную интонацию. — Пойми, мне важно знать, на чьей ты стороне… Я не хочу перешагивать грань, за которой ты не сможешь меня простить…

— Твой Алекс трепло… — говорит Максим с горечью, характерной лишь очень пьяным, а оттого бескрайне искренним людям. А затем добавляет, кривя губы в саркастической усмешке: — Неужто, сынок, ты сам ещё сторону не выбрал?

Алекс вздрагивает. Узкий шланг капельницы отклеивается от взопревшей кожи, и он внезапно роняет пустой пакет из-под газа. Потому что профессиональная броня вдруг даёт непрошенную трещину, и последний вопрос капитана раскалённой иглой попадает не в съёмную личность Фёдора Вышегородского, а в душу самого Алексея Вэньхуа. Который до сих пор не определился, на чьей стороне готов жить, бороться и, если потребуется, умирать…

Встречный вопрос Макса столь меток, что несколько мгновений феромим борется с собой, восстанавливая контроль над ситуацией. Делает взмах рукой, распыляя в сторону «клиента» новую волну экстрактов, и бросает в бой один из заготовленных чуть ранее козырей.

— Да, выбрал… прости… Но никак не ожидал, что Орлов окажется предателем страны, в которой я рождён… — Он опускает голову, исподлобья наблюдая за «отцом», и замечает, как тот побледнел.

— Этого никто не ждал, — сухо сплёвывает слова офицер КФБ. — А истинная боль измены состоит как раз в том, что врагом становится не твой изначальный противник, а когда-то близкий человек…

Бельмондо трясёт. Под липовой больничной робой он весь покрыт липким потом, чей запах может перебить царящий в комнате букет. Его колени подрагивают, отчего имитация раненого выходит весьма реалистичной.

— Папа, послушай! — выдавливает он, решаясь заканчивать.

Он уже получил ответы. Самые правдивые из возможных, как на Страшном Суде. Но ему стыдно за манипуляции над Вышегородским, и он решается на коронный финт, личную фишку. Пусть даже лживую, но способную подарить Максиму хоть каплю надежды и покоя.

— Как бы всё ни случилось, я хочу, чтобы ты запомнил… У нас с тобой всё обязательно наладится. Клянусь! Нужно лишь захотеть услышать и простить друг друга…

— Я тебя не понимаю, — вновь мотает головой Вышка, массируя виски. — Мне нужно умыться. Тут душно, или мне кажется? Присядь, ради Бога, дай я проветрю комнату…

— Да, конечно, проветри, — говорит Бель, с каждым новым произнесённым звуком впуская в свой голос всё больше привычного, знакомого «кофейнику». — Не суди строго, ладно?

Он снимает медму, одним движением стягивает парик и включает верхний свет.

Почти полминуты Максим смотрит на феромима в