Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос

думаю… эта страна… она пожирает нас, она не видит в человеке человека… лишь животное или детальку от общества. В глазах Партии, я, да и ты тоже, не больше чем инструменты для удержания власти.

– Я знаю, Юля… пойдём лучше отсюда.

– Куда?! Идти больше некуда…

Давиан встал, одновременно помогая встать заплаканной девушке, томно и тихо говоря:

– Найдём какое-нибудь тихое место.

Глава шестнадцатая. Отвергнувшие «царствие коммунистическое»

Спустя два дня. Полдень.

Холодный каменный пол треснул, когда край латунного посоха сокрушил его, со звоном встретившись с крепким покрытием. Золотистой стрелой его кончик метнулся, расчертив комнатушку ярким светом и разделив группу людей надвое. Маленькая комнатка, совсем не похожая на палаты и кабинеты иерархов Директории Коммун наполнена не менее дюжиной людей, со страхом и боязнью, прерывисто дыша, взирающие на тринадцатого, крупного и высокого служителя Партии.

– Товарищ…

– Заткнись! – пророкотали механическим бренчанием гортанные механизмы существа. – Я не верю в это!

Существо, похожее на ужасающего воителя, чьё тело стало металлом, покрытым роскошными алыми тканями, украшенными тускло мерцающими рубинами и гранатами, подпоясанный прекрасного вида золотым поясом. Его глаза вспыхнули гневом, а шесть пальцев одной ладони с такой силой сжали электронный планшет, что спустя мгновение корпус с громким звуком треснул, разлетелся на куски, а руку обвили жилы из разноцветных проводов.

– Придётся, старший товарищ Форос, – твёрдо говорит человек, облачённый в длинное чёрное кожаное пальто и фуражку; его лицо с грубыми чертами, обрамлённое светлым волосом, выстриженным под каре, модернизированными светло-фиолетовыми глазами. – Я обладаю всей полнотой доказательств, и если придётся, я созову народное судилище, чтобы его осудить волей народа праведного.

– У вас нет полномочий, товарищ Кас, – грохочет Форос. – Народ суверенен, народ послушается того, кто подавлен, дабы нести него светлую волю и нести в массы слова о коммунизме.

– Это уже решит народ, – грубо сказал человек. – Вы не вправе предполагать, что хочет народ, ибо он может это выразить только голосованием. А на вас будет составлен отдельный протокол общественного порицания за то, что вы…

– Заткнись, иначе сгною гневом народным!

Кас не решился продолжить, понимая, что во власти этого «человека» подобное сделать.

Несмотря на холодную сущность и безжизненность, видимый облике железного создания, которому неведомыми эмоции, душу, извращённую и искалеченную, покрытую язвами грехов и страстей нельзя сделать из металла. И сейчас внутри Фороса всё кипит, мысленно он рвёт и мечет и только цепляясь за краткие партийные установки он сдерживает себя от того, чтобы не сокрушить Каса блистающим латунным посохом.

«Дабы не преступить истин народных, я сдержу себя» – унимая гнев, понимая, что указ на неправильность и ошибки в его сторону пережить можно.

В маленькой комнатке, которая служит местом встречи верховных представителей народа по части пропаганды и охраны общества, сейчас вершится судьба одного человека, который даже не подозревает от этого. Втайне от партийца, вершители народной воли решились определить сущность его судьбы и ему только, что и остаётся надеяться на благосклонность партийных иерархов.

– Я вам не дам его арестовать, товарищ Кас. Это не угодно будет народу, да и Партия не одобрит потерю словотворца. Нам нужны умелые проповедники, что служить и нести слово коммунистическое.

– Это вы всё меряете категориями идеологии и дел народнодуховных. Я же служу букве закона, который написан народом, и вынужден дать голосования на выдачу ордера об аресте и привлечения к суду товарища Давиана.

– У вас нет полномочий.

– Я – народный комиссар Народной Гвардии, исполняющий Генеральную Линию Партии в части привлечения к наказаниям, и ваш подручный допустил страшную оплошность, прервав народное судилище, оборвав его праведный порядок.

– И?

– Это моя компетенция дел. Он – нарушил порядок судебно-народного разбирательства, чем покусился на его суверенитет, – Кас обратился к сумке, которая у него на лямке перекинута через левое плечо и вытащил оттуда толстую кипу листков.

– Что это?

– Собрание народных жалоб, которые написали люди, когда узнали, что их права были нарушены вашим подопечным. Народ не терпит, когда его дурят.

– Ох.

Форос был полон решимости разобраться с народным комиссаром, избавиться от него как можно быстрее, чтобы он пропал раз и навсегда, но этого сделать нельзя. Партийному иерарху ткнули в его некомпетентность, указали на ошибки, показали, что его дело по взращиванию паствы и учителей коммунистических, оказалось гибельным, ибо он не смог наставить его на правильный путь.

Самолюбие и гордыня взыграли в Форосе, его поедают чувства и эмоции, которые невозможно исторгнуть, изгнав плоть из тела. Они – короста для души, её болезнь, а её никак не поменяешь на металлическую.

– И что же теперь будете делать, а товарищ Кас? – Форос изогнулся, нависнув устрашающей глыбой металлического тела над парнем, но тот даже не дрогнул, его холодный взгляд остался неизменен. – А?

– Не… народ уже решил, товарищ Форос. Те, против кого было совершено преступление и квартал, в котором живёт Давиан, путём народного тайного голосования, решили, что его нужно задержать, поскольку он отверг наши идеалы.

– Я буду ходатайствовать перед народом о проведении городского голосования. Думаю…

– И что вы хотите этим добиться? – прервал нагло Кас Фороса. – Почему вы так сильно покрываете Давиана?

– Потому что его вина минимальна, – холодно отвечает Форос. – Его деяние не нанесло народу вреда.

Болезненная скорбь, нездоровая печаль взяла в плен то, что осталось от души Фороса.

«Почему я это чувствую?» – родилась мысль в холодно-огненном уме иерарха, и продолжилась с ненормальной скорбью. – «Он меня предал, укусил руку, которая его кормила. Как он мог так поступить? О великие первокоммунисты, как так случилось? За что вы меня так караете, если я вам служил верно?»

Чувства и мысли Фороса впились в жалость к самому себе; он ошибся в выборе помощника, вознамерился из дитя Рейха сделать достойного партийца, но его стремления оказались провальны. Его изъедает мыслью о том, что он не смог достойно послужить народу и больше всего его коробит, что он не справился, не смог покорить и сломить человечность в Давиане.

«Я – Форос, и не смог победить какие-то мысли и жалкое чувство жалости. Как он не смог понять, как он отверг идеалы Директории? Проклятый глупый идиот меня подвёл, опозорил и унизил перед товарищами».

– Он посмел прервать народное судилище, чем попрал святую волю народа к просудится. Он поставил частно-личный интерес партийцы, подлежащего суду, выше общественных устремлений осудить. И вы говорите, что вред, который он нанёс, был мал?

– Хм, – задумался Форос и вытянулся во весь рост; его спина проскрипела, чем вызвала сноп испуганных взглядов помощников народного комиссара. – Раз так, то зачем