Михаил Ахманов - Среда обитания

– Две трубы сейчас дымятся, Дакар.

– Кузница и мастерская горшечника. У одной землянки свалено железо, около другой – кучи желтой глины. А по краям костра развешаны горшки на железных треногах… Видите, такие круглые, закопченные?

Мы полюбовались на горшки, потом Хинган сказал:

– Пасть крысиная! В таком горшке можно сварить всех Охотников Мобурга!

– Запросто, – согласился я, и мы, дождавшись, когда Мадейра закончит съемку, снялись с ветки.

– На этот холм за речкой, – велел Дакар, показывая направление. – Местность вроде бы знакомая… по крайней мере, рельеф… Если я не ошибаюсь, там должны быть развалины дворца. Царский загородный дворец, в мои времена – музей… У вас есть музеи, Мадейра?

– Разумеется. В каждом куполе по одному.

– И что в них экспонируется?

– Везде одно и то же: чучело манки, чучело крысы, древняя книга из Отвалов, таракан и пара замороженных блох. Еще голограммы Пака и центральных районов других куполов с оригинальной архитектурой. Еще имитация тоннелей под городом – тех, что называют Старыми Штреками. Можно в них погулять и посмотреть видеозапись: манки едят Чогори, гранда Первой Алюминиевой… Запись, конечно, поддельная – один инвертор вашей Лиги постарался.

– И это все? Не густо! – разочарованно молвил Дакар и принялся расписывать, какие статуи, картины, чучела и книги хранились в их музеях.

Машина поднялась на холм, к развалинам. Здесь тоже было не густо: огромная площадка, засыпанная красновато-бурой пылью, из которой тут и там торчали зеленые стебли стометровой высоты, каменные глыбы и темные растрескавшиеся конструкции из чугуна – как оказалось, прутья дворцовой решетки. На одном из них устроилось двуглавое чудовище, тоже чугунное, в трещинах и величиной с наш скаф – такая же тварь, какую нам продемонстрировал Мадейра в тупике блюбразеров.

Дакар, видимо, вспомнил о том же и тоскливо вздохнул.

– Рельеф с двухголовым орлом, который вы нашли в метро… Знаете, Мадейра, что это было? Монета! Судя по размерам, российский рубль из моих времен.

О чем он толковал, никто из нас не понял. Монета есть монета – вещь абстрактная и существующая в виде цифр в пьютере и личном обруче. С нее голограмму не снимешь, руками не пощупаешь и ничего на ней не нарисуешь – ни двухголового чудища, ни задницы крысиной. Я сообщил об этом Дакару и в ответ услышал о металлических кружках и разноцветных бумажках с картинками. Нашу монету он назвал электронными деньгами – в его эпоху они тоже были.

Мы направились к центру города. Летели быстро, распугивая стаи черных птиц, круживших над руинами в таком количестве, что оставалось лишь удивляться, чем они кормятся в этой заваленной камнем пустыне. Цвет ее постепенно менялся: окраины были серыми и черными, затем появились бурые и темно-оранжевые пятна, которых становилось все больше и больше. Дакар объяснил, что на периферии стояли бетонные здания, обычно служившие жильем, а ближе к центру – более древние постройки из кирпича, который кое-где рассыпался мелкой оранжевой пылью. Глядя на эти свидетельства разрухи, он тоскливо вздыхал, мрачнел и оживился лишь тогда, когда мы добрались до реки.

Она была огромна, как и все водоемы в этом мире, – километров семьдесят в ширину, и по обоим берегам завалена камнями. Гранит из набережных, заметил Дакар, затем попросил Хингана направиться вниз по течению. В пяти или шести местах камней было особенно много; они торчали из воды, изъеденные временем, покрытые зеленью, укоренившейся в трещинах, и это было все, что осталось от некогда великолепных мостов. Здания по берегам реки выглядели лучше: их кровли рухнули, но чудовищно толстые стены еще поднимались где на один, а где на пару ярусов. Дакар называл их, Мадейра, снимавший местность своей голокамерой, записывал, мы с Эри и Хинганом глядели, потрясенные картинами разрухи и запустения. Этот древний город был таким большим! Все купола, сколько их есть на планете, могли поместиться на его территории – и, как утверждал Дакар, еще осталось бы место.

Слушая его отрывистые комментарии, я снова принялся искать причину свершившихся в прошлом перемен. Может быть, для наших предков, для людей-гигантов, планета была слишком мала? Мала для их городов и дорог, машин и жилищ, скудна ресурсами, которые поддерживают жизнь и цивилизацию? Может, они ощущали во всем недостаток – в энергии и плодородной земле, в воде и чистом воздухе, в необходимых металлах и местах для поселений? И вот, не в силах расширить жизненное пространство, они изменились сами и ушли с Поверхности… Почему бы и нет? Жизнь под землей гораздо спокойнее и сытнее, и всем хватает места, даже крысам.

Мы отклонились от реки в сторону захода солнца и пролетели над широкой магистралью, Невским проспектом, как пояснил Дакар. Дворцы, когда-то окружавшие проспект, лежали в руинах, но тетрашлаковое покрытие и огромные колонны, встречавшиеся каждые четыре километра, уцелели. Колонны даже не покосились, и на их вершинах, торчавших над зданиями, можно было разглядеть остатки металлических конструкций. Очевидно, всю эту улицу накрыли в прошлом куполом из стекла, валявшегося теперь внизу – огромные осколки кое-где сверкали в солнечных лучах, подобно вымощенным серебром дорогам. Они попадались в изобилии, в таких количествах, что Фирмы Армстекла не переработали бы их за целое столетие.

– Богатство! – пробурчал Хинган. – Какое богатство, потроха крысиные! И ведь с собой не заберешь!

Дакар удивился:

– Битое стекло? Какой в нем толк? Я представляю ценность металлов и сплавов, поделочных камней или, предположим, нефти… Но стекло! Зачем вам старое стекло?

– Оно является незаменимым сырьем для производства тетрашлака, триплекса, кристаллита и терилакса, – пояснил Мадейра. – Это различные виды армстекла, а из него изготовлено гораздо больше предметов, чем из металла, – покрытие улиц и тоннелей, жилые стволы, вагоны трейна, мебель, не говоря уж о куполе… Вспомните, этот скаф тоже из армстекла, из триплекса.

Магистраль снова вывела нас к реке и остаткам моста. За ним лежал низкий, поросший кустарником берег, подмытый и затопленный речными водами, с торчавшими тут и там стенами зданий. Над водой с пронзительными воплями носились беловато-голубые птицы – крылья величиной со скаф, загнутые крючком клювы, яростные глаза… Слева от нас высилось массивное строение, неплохо сохранившееся, справа простиралась гигантская площадь в кольце наполовину развалившихся стен. Кажется, эти древние дворцы успешней боролись с разрушительным временем, чем дома на городской периферии. Осмотрев их, Дакар произнес:

– Что останется от Ленинграда, случись в нем землетрясение? Санкт-Петербург… – И, увидев наши недоуменные лица, пояснил: – Шутка! Давайте спустимся у тех развалин. Это Зимний дворец и Эрмитаж. То есть бывший дворец и бывший Эрмитаж…

Хинган приземлил машину у стены, которая выглядела целее и прочнее других – во всяком случае, низ ее стоял, но все, что было выше, обрушилось во внутренние помещения. Та же картина была повсюду: завалы из кирпича и камней, груды земли, поросшие дикой растительностью, в которой Дакар опознал траву, холмы из серой и красноватой пыли, что замела бесформенные обломки мрамора, скопления стекла и древней битой керамической плитки. Может быть, под этим плотным, слежавшимся веками мусором и сохранились какие-то полости, комнаты, камеры или подвалы, но сверху мы их не заметили.

Наш проводник и эксперт хотел проникнуть внутрь. Он толковал о бесценных сокровищах, хранившихся некогда в этом музее, о потрясающих произведениях искусства и исторических реликвиях таких народов и времен, которые уже в его эпоху считались невероятной древностью. Кое-что мне удалось запомнить – римские и греческие статуи, саркофаги и плиты с надписями из Египта, картины сотен или даже тысяч диззи (он называл их художниками), предметы древних культов, вазы, книги, оружие, украшения… Все это, как считал Дакар, нужно извлечь из руин и передать потомкам – или хотя бы выяснить, что сохранилось под завалами.

Потомки меня не очень волнуют – тем более что я не знаю, как переправить в купол статуи двухсотметровой высоты или гигантские картины. Видимо, Дакар воображал себя таким же великаном, как населяющие Поверхность дикари, либо, что вероятней, соотносил размеры статуй и картин с прежним своим ростом. Реальность, однако, была другой. В реальности наш скаф лежал на древнем кирпиче длиною метров двадцать, и места ему вполне хватало.

Впрочем, мне тоже хотелось забраться внутрь строения. В каком-то смысле кормчий Йорк был прав с этой своей идеей о пришельцах – они тут имелись, не дикари, конечно, а наши предки, люди времени Дакара, столь же непохожие на нас, как птицы на копошащихся в земле червей. Не отдавая в том себе отчета, я стремился понять их побуждения, выяснить мотивы их поступков, сделавших нас пигмеями, – в общем, выведать то, о чем Дакар не мог мне рассказать. Я не питал надежды, что сумею с этим разобраться, но, быть может, такая задача по плечу Дакару? Быть может, какой-то знак времен, что наступили за его эпохой, явится ключом к загадке? И если этот знак существовал, то отчего бы не поискать его здесь, в таинственных руинах, в хранилище богатств, которые предки не смогли – или, возможно, не пожелали – взять с собой?