Техника игры в блинчики - И. А. Намор

Мессину. Приснился, оставив странное ощущение в груди и породив еще более странные мысли. Особенно запомнился полет…

А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь… – она выворачивает руль, и «майбах» срывается с полотна шоссе, – устремляясь в свой первый и последний полет… к солнцу, стоящему в зените, в голубизну неба и… в темную синь моря…

Проснулась сама не своя, но потом подышала носом, подумала, выкурила пахитосу и пришла к выводу, что все нормально. Никто ведь ее еще не преследует и не стреляет по «майбаху», да и «майбаха» никакого у нее пока нет. Но обязательно будет и не потому, что ей так хочется «полетать», а потому, что идея хорошая. Богатая идея: красивая машина для красивой женщины… Очень даже!..

«Нас пугают, а мне… не страшно».

И правда – страха не было. Колыхнулось что-то в самом начале и ушло – как… утренний туман. Она даже не удивилась, привыкла потихоньку: за полгода-то как не привыкнуть.

Кейт поднялась на палубу, оставив Вильду досыпать, постояла у ограждения фальшборта, глядя на море и встающее над ним солнце.

«Странно, – думала она, подставляя разгоряченное лицо ветру, выудив из кармана летнего пальто небольшую – всего-то двести граммов – серебряную фляжку. – Добро бы одни ужасы снились…»

Но снилось разное. И, обдумав сновидения еще раз – на трезвую голову, так сказать, – Кейт решила: «не стоит зацикливаться», – и выбросила весь этот бред из своей чудной во всех отношениях головы. Красивой, умной, умеющей целоваться, петь под гитару и сквернословить, очаровывать и испепелять взглядом, и много еще на что способной. Выбросила и забыла, совсем. Как отрезало. И не вспомнила до самой Барселоны, куда прибыла четвертого июля, отправив Вильду из Таранто морем в Геную, а оттуда уже – «рукой подать» – поездом до Мюнхена.

Вильда уехала. Ее и уговаривать не пришлось. «Девушка» загорелась вдруг идеей проявить самостоятельность и, раз уж так получается, – посмотреть заодно, в смысле по дороге, все эти – или пусть только «некоторые из» – замечательные города и городки северной Италии, с весьма увлекательными для читающей публики названиями: Парма, Верона, Брешия или, скажем, Бергамо…

Уехала… А Кайзерина продолжила свой путь в Испанию. И вечером четвертого обнимала уже, сгорая от страсти и изнемогая от нежности, своего «кузена Баста». Потом пришла ночь – жаркая, каталонская, – плывущая огромной ленивой птицей. Ночь бродила в крови хмелем любви, наполняя тела и души желанием, опьяняя, сводя с ума и напоминая двум грешникам в истинно католической стране, что есть настоящий Рай.

– К утренней мессе мы не пойдем, – улыбнулся на ее, весьма поэтическое, описание их «буйства» Себастиан. – Как думаешь, Кисси, обойдутся они без двух еретиков?

Днем – уже пятого – они гуляли по городу вдвоем, а потом и втроем, но и тогда она ни разу не вспомнила о странных снах. Да и с чего бы вдруг? Ей было удивительно хорошо, легко и весело, так зачем углубляться в психоанализ? Смеялись как дети. Степан рассказывал «настоящие» английские анекдоты…

С чего же вы решили, сэр, что ваша жена умерла?

Видите ли, сэр, она и раньше была холодна, но хотя бы не пахла…

«Мило…»

Лошадь рассказывала вам, сэр, что получила степень бакалавра в Оксфордском университете?

Да, сэр.

Не верьте. Она все врет!

«Очень мило…»

– Как, кстати, развивается твой роман с товарищем Рощиным? – неожиданно спросил Баст и посмотрел на Кисси поверх стакана с белым вином. Трезво посмотрел, смягчив серьезность вопроса лишь улыбкой и выбором лексических единиц.

– Развивается… – Кейт пригубила вино. Оно было выше всех похвал, хотя, казалось бы, ей ли, уроженке одного из лучших в мире винодельческих районов, восхищаться чужими достижениями?!

– А именно? – Баст был вполне невозмутим.

– Проклюнулись через месяц и предложили встретиться. Я бросила им горсть вшей и предложила подумать о чем-нибудь другом.

– Ну и? – подался к ней Степан.

– А ничего! – улыбнулась она «рассеянно» и сделала еще глоток. – Куда они денутся после таких откровений? Информация, как мы и договаривались, весьма разнообразная, но о том, кто им ее поставляет и почему, судить трудно. Этакий собирательный образ… – усмехнулась она, «переходя к делу»: – Не коммунист, но антифашист… не военный, но кто-то имеющий серьезные источники в военном министерстве… Не женщина, разумеется… Такой ужас им и в голову не придет. С креативностью-то у господ товарищей не так, чтоб очень. Думаю, сейчас, когда вернусь в Австрию, снова предложат встретиться. Уж больно от меня им жирные куски перепадают.

– Тебе что-то не нравится? – прямо спросил Матвеев, вполне оценивший и иронию, и все прочее. С ним-то Кайзерина всех тонкостей своего отношения к Сталину и компании ни разу, кажется, не обсуждала, вот он и насторожился.

– Не многовато ли мы им дали? В смысле даем? – вопросом на вопрос ответила Кейт и бестрепетно встретила твердый взгляд Степана.

– Да нет, – покачал головой Баст. – Я думаю, в самый раз. Витя ведь почти то же самое англичанам слил, а мы со Степой через Португалию – американцам. Так что паритет соблюден…

– Ну, разве что…

А вот ночью…

– Сны, – сказал Баст, выслушав ее рассказ. – Сны снятся всем. Нет, нет! – остановил он ее. – Я все правильно понял и говорю именно о таких, особых, снах, как у тебя, – он потянулся к прикроватному столику и взял из раскрытого портсигара сигарету. – Мне снится, Степану – только он никому не рассказывает – Витьке Федорчуку…

– Татьяне тоже, – припомнила Кейт один случайный разговор.

– Ну, вот видишь! – Баст закурил и снова посмотрел на нее. – Возможно, это что-то значит, а может быть, и нет. Случайность или целенаправленный поиск закономерностей там, где их нет? Игра просвещенного разума… Мы ведь знаем, что происходит и что может из-за этого случиться с каждым из нас и со всеми вместе.

– Тебе налить? – спросил он, вставая с кровати.

– Налей.

У Баста была фигура настоящего спортсмена. Широкие плечи, мускулистая спина, крепкий – «мужской» – зад и длинные с выраженными структурами мышц ноги. Германский бог… Но он, и в самом деле, мог бы представлять лицо хоть Третьего рейха, хоть седой германской старины. Die blonde Bestie – белокурая бестия…

– Я в мистику не верю, – сказал он, не оборачиваясь, но ей показалось, что Баст улыбается. Не ей. Сейчас не ей, но улыбается.

Стоит у стола, пуская через плечо сигаретный дым, разливает по бокалам каталонскую каву, улыбается и говорит:

– Понимаешь, не могу себя заставить. Не верю я во все эти сказки, хоть и было что-то у нас у всех… – он обернулся и улыбнулся уже