Вопреки всему - Владимир Александрович Сухинин

и укажи причину: несоблюдение режима содержания под стражей. В его личном деле посадку в ШИЗО не указывать. Все, идите, я занят.

Когда все ушли, он позвал секретаря:

– Маша, закрой приемную и зайди ко мне. Я что-то устал, размяться надо.

Та закрыла двери приемной на ключ и вошла в кабинет начальника. Полковник улыбнулся уголком рта.

– Снимай, Машка, трусы, – приказал он.

* * *

Меня привели в ШИЗО. Прапорщик, что доставил, хмуро поприветствовал старшего дежурной смены в штрафном изоляторе.

– Здорово, Максимыч, принимай новенького в третью камеру, его на пять суток.

– Где постановление? – спросил старший.

– Сергеев обещал скоро принести.

– Вот когда принесет, тогда и приму, – ответил старший смены.

– Ну что ты, Максимыч, как маленький, не в первый раз…

– Вот именно, не в первый раз, а придет проверка, а у меня неучтенный зэк, нарушение соцзаконности. Тем более с этим Фокусником у нас были проблемы. Следователь вызывал. Я неприятностей на свою задницу не хочу. Будет постановление – приму.

– Тебе что, нужны неприятности с Сергеевым? – спросил прапорщик, что привел меня к штрафному изолятору.

– А мне плевать на Сергеева, у меня свое начальство в полку, Коля. Так что давай постановление или валите оба отсюда.

Прапорщик сплюнул и приказал:

– Пошли, Глухов, обратно, – и с раздражением толкнул меня в плечо. – Что замер? Шевели конечностями. Спать будешь в ШИЗО.

У кабинета старшего опера нас встретил злой Сергеев.

– Вы чего еще тут околачиваетесь? – спросил он.

– Так товарищ старший лейтенант, ШИЗО без постановления не принимает.

– Будет вам постановление, ждите, – почти прорычал Сергеев и приказал Глухову войти в кабинет.

Я зашел следом за ним. Сергеев был зол, он выпил стакан воды и стал расхаживать по кабинету.

– Думаешь, нашел покровителя в лице замполита, Глухов? Ошибаешься. Я тебе такую здесь жизнь устрою, что ты кровавыми слезами умоешься.

Я молчал, не находя слов. Старлей сразу невзлюбил меня, а теперь, похоже, его подстава вышла наружу. Он перестал метаться по кабинету, схватил новый бланк постановления и, не глядя на меня, буркнул:

– Жди в коридоре, мразь.

Резко развернувшись, он выскочил следом за мной, оставив меня в тишине. В коридоре появилась Светлана. Она поманила меня пальцем, а прапору приказала:

– Стой там, я сама поговорю с осужденным.

Я подошел ближе, и она, понизив голос, начала тихо говорить, словно боясь, что нас подслушают:

– В общем, подстава вскрылась. Сытник подложил тебе лекарства по приказу Сергеева. Полковник знает об этом, но не может не поместить тебя в ШИЗО. Посадят на трое суток с приказом тебя не чморить… Понимаешь меня? – Я кивнул. – Оттуда вернешься в лазарет, я положу тебя на реабилитацию на недельку. Шум из-за этого не поднимай. В твоем личном деле не будет отражено, что ты сидел в штрафном изоляторе. Прошлое не вспоминай. – Я снова кивнул. Систему одному не сломать, это система ломает человека, а Сергеев и полковник – винтики одной системы. – Люблю тебя, – прошептала она и дождалась старлея с постановлением. Тот косо посмотрел на начмеда и сунул постановление в руки прапорщика.

– Идите, – вновь буркнул он и скрылся в кабинете.

– Я вас провожу по приказу начальника колонии, – произнесла Светлана, и прапор лишь кивнул:

– Как хотите, Светлана Алексеевна, мое дело маленькое – доставить штрафника в ШИЗО.

И мы пошли. Меня сдали старшему смены караула. Светлана о чем-то поговорила с ним, и меня провели по коридору. Подвели к двери, открыли и спокойно, без угроз сказали:

– Заходи, Глухов, ужин сегодня на тебя не заказывали, из медчасти принесут.

Камера была крохотной, сырой и холодной, словно ледяной капкан. Нары, поднятые и прижатые к стене, казались недосягаемой мечтой. Я знал, что в одиннадцать вечера их опустят, а в пять утра поднимут вновь, безжалостно лишая меня последнего уюта. Пайка была скудной: черный хлеб, килька да мизерная порция воды. А если охрана решит проявить свою власть, воды может и не быть вовсе. Поэтому старые, закаленные заключенные бережно делились друг с другом своими секретами выживания и кильку не ели. Я тоже решил прислушаться к их мудрости.

Сел в углу, скрестив ноги по-турецки, и обратился к Шизе, к моей дочке-симбионту, полной тайн и загадок:

– Сможешь погрузить меня в транс, дочка? И что-нибудь установить из баз?

Она выслушала меня и с легкой усмешкой, в которой сквозила смесь жалости и снисходительности, ответила:

– Могу установить базы языков дикарей.

Я удивленно поднял брови, не понимая, что она имеет в виду.

– Зачем мне язык дикарей? – спросил я, стараясь скрыть свое недоумение.

– Это английский, французский, немецкий и испанский языки общения, – ответила она, перечисляя языки с таким спокойствием, будто речь шла о чем-то обыденном. – Еще могу китайский и хинди.

Я нахмурился, не понимая, почему эти языки она называет дикарскими.

– Почему эти языки у тебя считаются дикарскими? – спросил я, чувствуя, что за ее словами скрывается нечто большее, чем просто насмешка.

Она усмехнулась и голосом, полным наигранного трагизма, словно она приоткрыла завесу тайны, произнесла:

– Потому что Земля – это дикая планета, – сказала она, и ее слова эхом разнеслись по моей голове, оставляя за собой ощущение чего-то мрачного и далекого. После ее слов моя родная Земля показалась мне чужой, дикой, и возникло чувство неприязни к ней.

Атмосфера камеры начинала давить на психику.

Незаметно я стал терять связь с реальностью. Мое сознание как бы воспарило над телом, я перестал его ощущать и плыл в хаосе мироздания, слов и понятий. Уже через некоторое время я перестал понимать, кто я и где я.

На вечернюю поверку я не встал. Охранник, заглянувший в камеру, усмехнулся и крикнул:

– Тут зек, которого привела начмед, уснул сидя. Будить его?

– Нет, пусть сидит, главное – он на месте. Приказали с ним обращаться по закону.

Утром заключенный продолжал сидеть в той же позе, не шевелясь. Пайку, что доставили вечером из больнички, он не тронул. При смене караула новый старший смены велел открыть двери камеры. Он подошел к заключенному и толкнул его ногой.

– Эй, ты совсем страх потерял? – спросил он, но заключенный не ответил. Его тело словно окаменело. Старший смены забеспокоился. – А он вообще жив? – спросил он.

Прежняя смена смотрела на заключенного с заметным страхом. Старший пощупал его лоб и приложил руку к шее.

– Холодный совсем, как труп, но пульс бьется, только редко.

– Я его принимать не буду, – ответил старший новой смены. – Вызывай врача, и пусть его осмотрят, не хватало еще, чтобы он подох в мою смену. – Старший сменяемого караула кивнул, обернулся и приказал:

– Живо доложи в оперчасть дежурному о происшествии и вызывай сюда врача.

Весть о том, что в ШИЗО умирает осужденный, быстро дошла до начальника колонии.

– Кто? – испытывая внутренний страх, спросил он у дежурного по колонии.

– Осужденный Глухов, товарищ полковник.

Начальник колонии выматерился и приказал:

– Врача к нему быстро!

– Начмед уже там, товарищ полковник.

– Переведите его в лазарет, и пусть примут все меры, чтобы он