Михаил Ахманов - Среда обитания

Произошедшего в следующие секунды я не забуду до сладких снов в Стволе Эвтаназии. Хинган нырнул в машину, но люк не закрывал, поджидая напарника. Дамаск был уже близко, когда чудовищное щупальце опять потянулось к нему – с остроконечным камнем, стиснутым в отростках. Тварь держала его так, как держат нож – острым концом книзу, замахиваясь почти человеческим движением. Дамаск, вероятно, увидел тень, метнулся в сторону, но эта глыба оказалась слишком велика – он не сумел увернуться. Даже не вскрикнул, когда его размазало по тетрашлаку.

Скаф стремительно ввинтился в воздух. Я вылез из щели и потащил за собой Мадейру. Не имело смысла прятаться – потерянное потеряно, Дамаска не вернешь, а новых потерь, надо надеяться, не будет. Четыре излучателя на скафе – это не ручной разрядник!

Хинган не стал рисковать и свел их воедино. Четыре фиолетовые струи с шипением пронзили воздух, ударили в точку в середине мехового колпака, и тварь пошатнулась. Она падала беззвучно; шкура, покрывавшая ее, разошлась, и я, потрясенный, заметил что-то похожее на человеческое тело – огромные холмы грудей, плечи, руки, голову и шею. В этот миг время будто остановилось: скаф повис над краем стены, Дакар и Эри замерли в прыжке, застыли цветные переливы купола, а великан все падал и падал и никак не мог упасть.

Земля ощутимо вздрогнула, и тело чудовища исчезло. Скаф пришел в движение, опустился у подножия пирамиды; затем сдвинулся люк, и появилась фигура Хингана. Ярость и боль искажали его лицо.

– Крит! Ты видел, Крит? И ты, Мадейра? – Он полез к нам на вершину пирамиды, рыча и отплевываясь. – Пасть крысиная! Как он Дамаска… как червяка мясного раздавил! В слизь размазал, тварь поганая! Такой скалой пришиб, что тела не достать! Такого Охотника! Да я… я за него…

Я протянул Хингану руку, подтащил к себе и сильно встряхнул. Мне тоже было жаль Дамаска, и утешало лишь одно – смерть ему выпала легкая, быстрая, не в лапах манки и не в крысиных клыках. Почти эвтаназия, хотя и без сонной музыки.

Мы торчали на этой нелепой пирамиде, среди камней, обломков ржавого железа и странных шестов с листьями, пока не приблизился Дакар, шагов на двадцать обогнавший Эри. Мы словно боялись спуститься и двинуться куда-нибудь – к скафу, либо к тяжелой остроконечной глыбе, похоронившей Дамаска, либо к краю пропасти, чтобы взглянуть на мертвого гиганта. Чего мы ждали? Или кого? Наверное, Дакара: придет и все объяснит.

И он объяснил. Встал на самом краю стены, долго глядел вниз, тряс головой и тер глаза, будто не в силах поверить в увиденное, затем повернулся к нам и сказал:

– Мы убили женщину, совсем молодую. Не женщину даже, девчонку. Лет шестнадцати-семнадцати.

Глава 19

Дакар

Остановимся теперь на сути Метаморфозы. Как указано во Втором Пункте Первой Доктрины, наступающий кризис связан прежде всего с истощением запасов руд, минералов, нефти, газа, территорий плодородной земли и лесных массивов, водных ресурсов питьевого и технического назначения, а также пригодного для дыхания воздуха. Соответствующие цифры приведены в Приложении 1 к настоящему «Меморандуму», страницы 82—655.

Метаморфоза прежде всего должна решить обозначенную выше проблему, для чего имеется два принципиально разных пути. Первый, связанный с освоением внеземных источников сырья, в данный момент нереален; при существующем уровне космической техники невозможно завозить сырье с других небесных тел. Второй путь – резкое, на несколько порядков сокращение потребностей человека и общества в целом. Эту ситуацию можно реализовать при условиях, рассмотренных в Приложении 2, страницы 656–920.

Все стремительно сжималось, уменьшалось, стягивалось, проваливалось от поверхности в глубину и застывало в той же форме, но в другом размере – миниатюрном, малом, крохотном или хотя и большом, но несоизмеримом с прежними габаритами. Город-купол: десять километров под Поверхностью, сто в диаметре и километр высотой… На самом деле полость под стометровой толщей, диаметр – не больше километра, а высота такая, как скромный трехэтажный дом. Керуленова Яма – подземная каверна небольшой величины, а щебень в ней – не щебень вовсе, а песок. Трейн-тоннель – руку не просунешь, вагон – немного сплющенный футляр для чертежей, скаф – ученический пенал, гиганты-джайнты – гномы ростом по пятнадцать сантиметров, а люди – от полутора до двух, если считать, что масштаб преобразования примерно составляет сотню. Не карлики, даже не лилипуты, а пигмеи, нечто совсем микроскопическое, способное летать на осах, пчелах и шмелях и одеваться в шелк из паутины… Вот осы, пчелы и шмели остались прежними, настоящими, так же как крысы, черви и другие твари, – может быть, немного больше или меньше, если их подвергли реконструкции в ГенКоне…

Осознавая свою ничтожность, он смотрел на тело мертвой девушки, лежавшее под стеной, что окаймляла колодец, – невысокой стенкой, всего лишь в метр. Когда-то сюда подгоняли машины с металлом и стеклом и сваливали в шахту, на переработку; в другие шахты спускали другое сырье, материлы, полуфабрикаты, жидкие и твердые, все, что могло понадобиться в новосотворенном мире, чтобы обеспечить процветание и жизнь на целую геологическую эру. Потребности крохотных существ были так малы в сравнении с ресурсами земной цивилизации! Если редуцировать линейные размеры на два порядка, то масса и объем уменьшатся на шесть, и в новом масштабе тонна металла станет миллионом тонн, литр воды наполнит бассейн, ведро – целое озеро, а яблоком можно накормить сто тысяч любителей фруктов. Он понимал, что это означает: для крошек, обитавших в куполах, Земля была просторнее в сто раз и в миллион – богаче.

Но люди – настоящие люди, такие, каким он был когда-то, – все же сохранились. Миниатюризация с последующим переселением под землю не могла быть тотальной – были на планете племена в местах заброшенных и диких, в лесах Амазонки и Конго, в пустынях Австралии и Африки, на Огненной Земле и Андаманских островах. Бушмены, алеуты, индейцы, папуасы… Возможно, в цивилизованных странах тоже не всякий хотел превратиться в пигмея? И от них, от этих забытых народов или несогласных бунтарей, произошло нынешнее человечество, наверняка немногочисленное и пребывающее в эпохе варварства.

Со стены он мог окинуть взглядом лицо и фигуру убитой. Кожа смуглая, но черты, безусловно, европейские – прямой нос, тонкие губы, светлые волосы. Глаза серые… Вернее, один глаз – на месте другого зияла черная обугленная яма, след от удара излучателей. Меховой плащ с капюшоном, в который она куталась, несмотря на теплую погоду, сейчас распахнулся. Под этим примитивным одеянием девушка была почти нагой: набедренная повязка и ремень на талии, грубые кожаные мокасины, два или три ожерелья из птичьих перьев, костей и раковин на шее. Ее лицо и тело были раскрашены: желтые охряные круги вокруг грудей и глаз, белые косые полосы на ребрах, плечах и щеках. Похоже, что здесь, у колодца, она выполняла какой-то обряд – может быть, считалась колдуньей в своем первобытном племени.

Потрясенный открывшейся истиной, он не заметил, как подошли его спутники. Все четверо, даже неустрашимый Крит, столпились за ним плотной кучкой; он был сейчас словно стена, которая отделяла их от реальности. Эри положила руку на его плечо, и, ощутив ее прикосновение, он вздрогнул и поднял глаза к небесам.

Он молился. Не веря ни в бога, ни в дьявола, он все же молился, сам не ведая кому. Он молился за крошечный мирок пигмеев, упрятанный в недра земли, за людей, изменивших себя, изуродовавших человеческое естество и превратившихся в насекомых, он просил, чтобы ошибки их были прощены и забыты. Чтобы они каким-то чудом, собственным ли разумением или волей Всемогущего Творца, снова превратились в прежних, в тех людей, что населяли Землю тысячелетиями, или исчезли вовсе, погибли и сгинули, как погибают муравьи в залитой отравой муравейнике. Исчезли, уступив планету тем, кто сохранил человеческий облик. Не этой девушке – ибо мертвым ничего не нужно, но ее сородичам. Сегодня – варварам и дикарям, а завтра…

Осторожно отодвинув Эри, Крит стиснул его локоть:

– Ты говорил о женщине или девушке… Что это значит, партнер? Ты можешь объяснить?

Он молчал, будто придавленный к земле грузом своего открытия. По его щекам струились слезы.

– Ты плачешь, Дакар? Почему?

Кто это сказал? Кажется, Эри… Или Крит?..

Потом раздался голос Мадейры:

– Я тоже плачу… плачу от ужаса, от потрясения… Так внезапно все случилось, так неожиданно… выход на Поверхность, смерть Дамаска и этот… этот чудовищный монстр…

Дакар очнулся и твердым голосом произнес:

– Это не монстр, а человек, настоящий человек. Монстры – это мы! Точнее, монстрики… Крошечные козявки, которым тут нечего делать, ибо Поверхность не для нас. Наше место – там, в земле, под куполами… Там можно существовать в безопасности, есть мясных червей и развлекаться охотой на крыс. На крыс, на жутких чудищ! Подумать только! Раньше любую я раздавил бы башмаком!