Боярин Осетровский - Константин Константинович Костин

что да, все так и есть, гонец не соврал. Ладно, в кои-то веки моя паранойя промахнулась…

Убрав зеркальце, я встал и приказал запрягать коней, готовить сани и выездной отряд стрельцов, чтобы охранять меня от возможного нападения по дороге. Потому что параноики живут нервнее, чем пофигисты, зато дольше.

* * *

Эх, хороша ночная Москва! Горят фонари на улицах — ну, по крайней мере, на тех, через которые мы проезжаем — светят вывески лавок и корчем, горят разноцветные стекла в окнах домов и теремов, раскрашивая белые сугробы цветными пятнами, желтеют бревенчатые стены…

Да что там, блин⁈

Что-то загрохотало впереди, заржали кони, мои сани резко затормозили. Я осторожно отодвинул шторку на дверце — снайпера-то того гребаного так и не поймали — выглянул узнать, что там произошло.

Мои стрельцы не подвели: кто вскинул мушкет — да знаю я, что это называется пищаль! Мне это слово не нравится! — кто обнажил саблю, в общем, ребятам тоже это показалось похожим на ловушку какую-то.

Какая-то неуклюжая каракатица уронила штабель бочек, уложенных вдоль забора, вот они и раскатились, прямо под ноги коням. Слышу, Нафаня орет, а та самая каракатица неразборчиво оправдывается.

Нет, вроде все тихо, никто не рвется к моим саням, с холодным огнестрельным железом наперевес, никто не пытается меня заколоть и нарубить, только какой-то нищий, закутавшийся в лохмотья, сидит у стены, что-то бормоча себе под нос. Но он не дергается и явно безобиден.

Я опять спрятался за шторкой, откинулся на подушки…

И, подпрыгнув, распахнул дверцу ногой, выскакивая на улицу.

Бормоча?

Бормоча⁈

Глава 47

Не успел.

Это была первая мысль, которая пришла ко мне в голову, когда я открыл глаза.

Нет, то, что я их в принципе открыл — уже радует. Когда… вчера?… позавчера?… в общем — перед тем, как свалиться в беспамятстве, я, выскочив из саней, сломя голову бежал к треклятому нищему, я думал, что если не добегу, то на этом история моей жизни и закончится.

Не успел.

И ведь уже один раз на это попадался! В Мангазее, когда Джозеф, мать его, Фокс вместо того, чтобы громко выкрикнуть Немое Слово, указывая пальцем — пробормотал его вполголоса. Точно так же, как и тот нищий — сидел тихонечко, якобы вообще не обращая на меня внимания, а сам произносил какое-то длинное Слово. Мне тогда показалось — Мертвое, такое, как у Мурина. Но нет — я же жив. Значит, либо Сонное, либо… Ну, скорее всего — Сонное и было. И, скорее всего, било оно по площадям, АОЕ, так сказать. Ну, потому что усыплять меня одного — никакого смысла. Ну, упаду я спящим — мои стрельцы от этого никуда не денутся. Значит, накрыло и их тоже. А пока мы все валялись — меня утащили…

Вот сюда.

Кстати, а где я?

Ну, для начала — в полной темноте. Темно, что называется, хоть глаз коли. В том смысле, что хоть с глазами, хоть без глаз — разницы никакой. Подо мной хрустит охапка сена, собственно, на ней я и лежу. На этом пока все. Но моя интуиция мне подсказывает, что вокруг меня, в темноте — небольшая камера, в которой я заперт как пленник… неизвестно кого.

Все же то приглашение на пир оказалось ловушкой. Либо меня никто на пир приглашать не собирался и гонец был поддельным, либо кто-то слил кому-то инфу о том, что я приглашен и вот этот второй кто-то подготовил засаду с бочками и нищим.

Так. Какой отсюда следует вывод? А такой, что пока этот самый кто-то не появится — неизвестно, что делать. Судя по отсутствию хоть каких-то удобств, той же мебели — меня явно не в гости пригласили. В стрррашных подвалах Приказа тайных дел — и то комфортнее было. А судя по сену — люди все ж таки богатые. Победнее бы не сено, а солому бы кинули. А сено домашним животным скормили.

Я полежал немного на сене, но никто не приходил. Мне стало скучно и я встал знакомиться с помещением хотя бы на ощупь…

Викентий, ты придурок. У тебя же Кошачье Слово есть!

Ну вот — другое дело.

Да, камерка, конечно, не из люксовых… Шага четыре в длину, столько же — в ширину. В одном углу — мое сено, в другом — дверь. Хорошая дверь, знатная, железом окованная.Замочных скважин не видно, но и открываться она не думает. Даже не колыхнулась. Засов снаружи, значит… Жаль, что у меня нет никаких Слов, чтобы его открыть… Я все как-то больше по тому, чтобы взломщиков ловить, а не самому замки ломать. Тем более и нет их, замков.

Судя по полной, давящей на уши тишине — я в подвале. Ну, Холмс, подключай интуицию — похититель богат, у бедных таких подвалов не найдешь, значит… Значит, меня украли бояре. Не побоялись царского гнева, похоже, ситуация пошла вразнос. И тут кто первый успеет — тот и победил.

Как будто опровергая мой тезис о полной тишине, из-за двери глухо донеслась песня. Кто-то пел, или, точнее — ревел дурным басом, не вытягивая, не попадая в ноты и вообще, похоже, понятия не имея, что за ноты такие:

—…ой!, налетали ветры буйны!

Ой! Со восточной стороны!

Ой! Сорывали черну шапку!

Ой! С моей буйной головы!

«Ой» «певец» выкрикивал с особенным чувством.

Я немного послушал — голос каким-то немного знакомым казался — а потом услышал за дверью негромкий разговор. Судя по всему, «певца» уговаривали заткнуться, наконец. Пока не дождался аплодисментов по физиономии. В ответ «певец» послал недовольных его вокалом далеко и пешком. И голоса пошли. Только не туда, куда послали, а к моей камере.

Ну, давайте, посмотрим, кто вы там такие…

* * *

Дверь распахнулась внезапно и из-за нее на меня посмотрели черные глаза пистолетов. Я быстренько мысленно помолился, покаялся в грехах и даже в том, что в детстве не ел кашу. Но, как оказалось, меня не собирались застрелить прямо тут, а просто страховались на случай, если я как выскочу, как выпрыгну…

Зря только про кашу вспомнил.

— Выходи!

Я вышел, что мне, сказать «Не беспокоить!» и дверь закрыть. Так вытащат же — вон, у одного из пришедших за мной в руках мэнкетчер — ухват с шипами по внутренней стороне. На шею такой накинут — и особо не порыпаешься, пойдешь, куда поведут. У нас в Приказе такие тоже были. Только мы их так «ухватами» и называли. А мэнкетчер — это английское название, из прошлой жизни вспомнилось. Вискарь такой был.

В Приказе такие ухваты были. Только я не в приказе. Во-первых, тамошние камеры я помню, они иначе выглядели. А во-вторых — пришли за мной вовсе не приказные. Кафтаны не крапивные, разномастные какие-то, да и ни одной знакомой рожи не видно. Не так уж нас и много в Приказе-то было…

В таких размышлениях я побрел, куда вели.

Вели меня, впрочем, недолго — буквально через несколько метров втолкнули в низкую, такую же окованную дверцу, за которой располагалась…

Ну, пыточная, конечно, что же еще. Не ресторан же.

Не давая слишком осмотреться, с меня сноровисто содрали шубу, скинули высокую шапку, оставили только в длинном кафтане — почему его не сняли, кстати? — развязали и сдернули пояс, а потом связали руки и подтянули вверх, на крюк.

Прямо как в Приказе тайных дел.

Вишу я, значит, как свиная туша — если бы свиная туша стояла сапогами на земле — раскрывается дверь и входит…

* * *

Боярин.

В расшитом кафтане, шитой самоцветами шапочке-скуфейке, красных сапогах на высоком каблуке.

Нет, здесь, конечно, высокий каблук на мужской обуви в моде, просто потому, что он не дает ноге в стремени застрять, когда верхом едешь. Но, сдается мне, эти конкретные каблуки несколько великоваты. Похоже, у кого-то комплексы по поводу роста.

На вид — годков так к пятидесяти, здоров, как все бояре, широкоплеч, бородат, хотя борода и подстрижена по здешней моде, броваст, носат и немного смахивает на гнома из Властелина Колец, Торина.

Вслед за «Торином» вошел еще один человек. Если бы на нем висела табличка «Палач» — и то она меньше говорила бы о том, кто он такой, чем его внешность. Огромная лысая голова, маленькие глазки, кожаная жилетка на голое тело, из-под которой выпирает солидное брюхо. В руках — кнут. Палач.

«Торин» сел напротив висящего меня, на подставленное кресло, закинул ногу на ногу, выставил вперед острый загнутый носок сапога:

— Ну что, попался, наконец, щенок.

— И ты будь здоров,