Вопреки всему - Владимир Александрович Сухинин

Санитар нахмурил брови и исподлобья посмотрел на меня:

– Это к чему ты клонишь?

– К тому, Миша, что у нас нельзя воровать – поймают, грабить тоже нельзя – тоже поймают и дадут срок. Возможности для хорошей жизни ограничены. Нужно быть рядом с тем, кто может достать что-то полезное. Дефицит, так сказать. И быть полезным ему. Рука руку моет, Миша. Вот о чем я. И где этот, кто может все достать?

– И чем я могу ему быть полезным? – спросил Миша.

– А ты подумай сам. Я-то в колонии сижу. Но и там есть то, что можно предложить другому. У кого есть нужный, дефицитный товар: обувь импортная, мясо без костей, понимаешь, лекарства импортные.

– Не, я наркотиками не занимаюсь, – замахал руками Миша.

– А кто говорит про наркотики? – рассмеялся я. – Не надо наркотиков, ты не там ищешь. В городе есть фабрики, у них есть материалы и товар. Подумай, что ты можешь предложить? – Я видел, что санитар совсем запутался, его интеллект не позволял ему понять, что делать.

Я налил еще по одной.

– Миша. Добывать и менять – это не твой уровень, тут нужна сметка. Но ты можешь быть помощником в любом деле. Держись меня, и я тебя пристрою к человеку, который умеет жить хорошо.

– Ты? Ты же в колонии… – удивился санитар, уткнув в меня взгляд не совсем трезвых глаз.

– Там много полезных людей сидит, Миша, и у всех остались связи на свободе. Но об этом как-нибудь в другой раз. Вот я угостил тебя коньяком, а ты расскажи мне, что у вас тут в больнице происходит, кто такая Тамара Григорьевна.

– У-у-у, – пьяно провыл Миша, – это Кобра. Она помешана на порядке. Орднунг унд арбайтен, – произнес он. – Она всем тут заправляет: и начальник отделения, и парторг…

– А-а-а-а, – протянул я и разлил коньяк. – Понятно. И что, она такая страшная?..

– Сам увидишь. А ты зачем себя резал? Дурной, что ли?

– Не, Миша, умный, – похвалил я сам себя, – мне двенадцать годков сидеть, и надо как-то скрашивать серые будни.

– Ага-а. Скрашивать. Резать себя – это не очень умно.

– Ну, на том этапе жизни это было лучшим вариантом из худших. Я попал в лазарет, там месяц покантуюсь, две недельки тут, а потом полгода не буду на тяжелых работах. И в этом тоже есть свои прелести для зэка, Миша.

– Не очень-то радуйся, – ответил Михаил. – Кобра тебя не отпустит просто так, замучает, вот увидишь, она повернутая на работе, ее все боятся.

– И ты? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

– И я…

– Это она тебя оставила второе дежурство подряд?

– Она, – кивнул Миша.

– А Федора чего не оставила?

– Я старший в смене был, с меня и спрос. А ты вел себя очень нагло, таких мы быстро на место ставим, но Кобра вмешалась… Прости, тебя вообще как зовут, я не помню?

– Виктор зовут, Миша, я не в обиде. Выпьем? – спросил я, и мы выпили. Миша раскраснелся, и глаза его масляно блестели.

– А как это у тебя получается, так вот, – он поводил руками в воздухе.

– Секреты мастерства, Миша, я после колонии пойду в театр или в цирк, буду фокусы показывать, хватит, отслужил Родине.

– Ага, отслужил? – Миша хмельно икнул и усмехнулся: – Ты же родину предал.

– Нет, Миша, я никого не предавал. Стечение обстоятельств, и удачное, и не очень.

– Это как? – уставился на меня санитар.

– Баба, Миша. От них все зло. Повелся я на красивую американку итальянского происхождения – сказка, а не женщина. Мы с ней на «Форуме ЮНИСЕФ» познакомились, я возьми и пригласи ее на квартиру в Кабуле, там и «завалялись». Она утром исчезла, не прощаясь, написала только: «Не ищи меня». Прошла неделя, мы выдвинулись на операцию, надо было блокировать район. Там наши по селению БШУ[1] нанесли, да он пришелся на селение. В селении хадовцы должны были провести зачистку, а они, сволочи, не пришли, Миша. От них ушла духам информация, что мы будем идти и каким маршрутом. Я сейчас в этом уверен. Нас духи поймали на улице в одном из поселков, меня ранили. И, как оказалось, в этот район репортеры прибыли, представители мировых организаций, чтобы зафиксировать акт уничтожения села, типа зверства шурави… И среди них была эта американка. Меня духи в плен взяли раненого. А она меня у них забрала. Я хотел подорвать себя гранатой, уже достал, но, видимо, не успел выдернуть чеку, сознание потерял. Очнулся уже в вертолете, меня везли, как оказалось, в Пакистан. Лечили в госпитале Красного Креста и Полумесяца. Вылечили. И мне она предлагала остаться за границей, но я не захотел.

– Почему? – удивленно воскликнул подвыпивший санитар.

– Потому, Миша, что у меня была родина. Кто я без родины? Никто, Миша.

– Но там же… – промычал Миша и закатил глаза.

– Там, Миша, никто нашего брата не ждет, там человек человеку волк. В общем, я уперся и сказал, что хочу вернуться в СССР. И меня отпустили. В аэропорту, по прилете, взяли меня под белые ручки и поместили в следственный изолятор, и прямо сказали, чтобы признался в сотрудничестве с иностранной разведкой. Я уперся, но мне дали полный расклад по моему положению: не сознаюсь – расстрел, сознаюсь – восемь лет дадут. А дали двенадцать – хорошо, что не расстреляли.

– Не верю я, – покачал головой Миша, – у нас никого незаслуженно не сажают.

– Почему незаслуженно, – ответил я, – вполне заслуженно. Я перепихнулся с американкой, оказался за рубежом, но за это не двенадцать лет дают, а меньше, если вообще сажают. Только родину я не предавал.

– Ну и дурак, – пьяно пробурчал Миша. – Наливай. – Я разлил остатки коньяка. – Жил бы сейчас за рубежом: виски, кола, джинсы… – Он мечтательно закрыл глаза.

– Не могу я, Миша, без родины и не хотел быть тем, на кого плевали бы. Тут у меня семья, сын… Были, – подумав, произнес я. – Все отказались от меня.

– Еще бы, изменник родины. Ладно, забей. – Он снова помахал в воздухе руками. – Ты мужик ничего… Не забудь о своем предложении быть полезным. Я пойду, а ты спи. – Он строго погрозил мне пальцем. – И не буянь, в морду дам.

Я кивнул, собрал остатки еды в пакет и отдал санитару. Он ушел, а я остался наедине со своей памятью и мыслями.

Утром, когда процедуры и завтрак остались позади, в палату вошла Тамара. Ее голубое платье, едва выглядывающее из-под медицинского халата, придавало ей особенную, почти магическую притягательность. Глаза ее сияли, словно два драгоценных камня, искрящихся радостью, которую она не в силах была скрыть.

Она подошла ко мне стремительно, как вихрь, и, не говоря ни слова, прильнула к моим губам в горячем поцелуе. Ее дыхание было прерывистым, а голос, когда она прошептала, что сегодня останется на дежурство, дрожал